Page 22 - Страдания юного Вертера

21

«Все равно, это ни к чему, – сердито перебил он. Даже представить себе не могу, как это че-
ловек способен дойти до такого безумия, чтобы застрелиться; самая мысль противна мне». –
«Странный вы народ, – вырвалось у меня. – Для всего у вас готовы определения: то безумно,
то умно, это хорошо, то плохо! А какой во всем этом смысл? Разве вы вникли во внутренние
причины данного поступка? Можете вы с точностью проследить ход событий, которые при-
вели, должны были привести к нему? Если бы вы взяли на себя этот труд, ваши суждения не
были бы так опрометчивы».
«Согласись, – заметил Альберт, – что некоторые поступки всегда безнравственны, из
каких бы побуждений они ни были совершены».
Пожав плечами, я согласился с ним. «Однако, друг мой, – продолжал я, здесь тоже
возможны исключения. Конечно, воровство всегда безнравственно; однако же человек,
идущий на грабеж, чтобы спасти себя и свою семью от неминуемой голодной смерти, пожа-
луй, заслуживает скорее жалости, нежели кары. А кто бросит камень в супруга, в справедли-
вом гневе казнящего неверную жену и ее недостойного соблазнителя? Или в девушку, кото-
рая губит себя, в безудержном порыве предавшись минутному упоению любви. Даже
законники наши, хладнокровные педанты, смягчаются при этом и воздерживаются от нака-
зания».
«Это другое дело, – возразил Альберт. – Ибо человек, увлекаемый страстями, теряет
способность рассуждать, и на него смотрят как на пьяного или помешанного».
«Ах вы, разумники! – с улыбкой произнес я. – Страсть! Опьянение! Помешательство!
А вы, благонравные люди, стоите невозмутимо и безучастно в сторонке и хулите пьяниц,
презираете безумцев и проходите мимо, подобно священнику, и, подобно фарисею, благода-
рите господа, что он не создал вас подобными одному из них. Я не раз бывал пьян, в стр а-
стях своих всегда доходил до грани безумия и не раскаиваюсь ни в том, ни в другом, ибо в
меру своего разумения я постиг, почему всех выдающихся людей, совершивших нечто вели-
кое, нечто с виду недостижимое, издавна объявляют пьяными и помешанными. Но и в обы-
денной жизни несносно слышать, как вслед всякому, кто отважился на мало-мальски сме-
лый, честный, непредусмотрительный поступок, непременно кричат: «Да он пьян! Да он
рехнулся!» Стыдитесь, вы, трезвые люди, стыдитесь, мудрецы!»
«Очередная твоя блажь, – сказал Альберт. – Вечно ты перехватываешь через край, а
тут уж ты кругом не прав, – речь ведь идет о самоубийстве, и ты сравниваешь его с велики-
ми деяниями, когда на самом деле это несомненная слабость: куда легче умереть, чем стойко
сносить мученическую жизнь».
Я готов был оборвать разговор, потому что мне несноснее всего слушать ничтожные
прописные истины, когда сам я говорю от полноты сердца. Однако я сдержался, ибо не раз
уж слышал их и возмущался ими, и с живостью возразил ему: «Ты это именуешь слабостью?
Сделай одолжение, не суди по внешним обстоятельствам. Если народ, стонущий под
нестерпимым игом тирана, наконец взбунтуется и разорвет свои цепи – неужто ты назовешь
его слабым? А если у человека пожар в доме и он под влиянием испуга напряжет все силы и
с легкостью будет таскать тяжести, которые в обычном состоянии и с места бы не сдвинул;
и если другой, возмущенный обидой, схватится с шестерыми и одолеет их – что ж, по-
твоему, оба они слабые люди? А раз напряжение – сила, почему же, добрейший друг, пере-
напряжение должно быть ее противоположностью?» Альберт посмотрел на меня и сказал:
«Не сердись, но твои примеры, по-моему, тут ни при чем».
«Допустим, – согласился я. – Мне уж не раз ставили на вид, что мои рассуждения ча-
сто граничат с нелепицей. Попробуем как-нибудь иначе представить себе, каково должно
быть на душе у человека, который решился сбросить обычно столь приятное бремя жизни;
ибо мы имеем право по совести судить лишь о том, что прочувствовали сами. Человеческой
природе положен определенный предел, – продолжал я. – Человек может сносить радость,
горе, боль лишь до известной степени, а когда эта степень превышена, он гибнет. Значит,
вопрос не в том, силен ли он или слаб, а может ли он претерпеть меру своих страданий, все
равно душевных или физических, и, по-моему, так же дико говорить: тот трус, кто лишает
себя жизни, – как называть трусом человека, умирающего от злокачественной лихорадки».
«Это парадоксально. До крайности парадоксально!» – вскричал Альберт. «Не в такой
мере, как тебе кажется, – возразил я. – Ведь ты согласен, что мы считаем смертельной бо-