Page 55 - Накануне

Елена открыла немножко дверь, прислушалась, обернулась к Инсарову, кивнула
головой и выскользнула из комнаты.
С минуту стоял Инсаров перед затворившеюся дверью и тоже прислушивался. Дверь
внизу на двор стукнула. Он подошел к дивану, сел и закрыл глаза рукой. С ним еще никогда
ничего подобного не случалось. «Чем заслужил я такую любовь? — думал он. — Не сон ли
это?»
Но тонкий запах резеды, оставленный Еленой в его бедной, темной комнатке,
напоминал ее посещение. Вместе с ним, казалось, еще оставались в воздухе и звуки
молодого голоса, и шум легких, молодых шагов, и теплота и свежесть молодого
девственного тела.

XXIV

Инсаров решился подождать еще более положительных известий, а сам начал
готовиться к отъезду. Дело было очень трудное. Собственно, для него не предстояло никаких
препятствий: стоило вытребовать паспорт, — но как быть с Еленой? Достать ей паспорт
законным путем было невозможно. Обвенчаться с ней тайно, а потом явиться к родителям…
«Они тогда отпустят нас, — думал он. — А если нет? Мы все-таки уедем. А если они будут
жаловаться… если… Нет, лучше постараться достать как-нибудь паспорт».
Он решился посоветоваться (разумеется, никого не называя) с одним своим знакомым,
отставным или отставленным прокурором, опытным и старым докой по части всяких
секретных дел. Почтенный этот человек жил не близко: Инсаров тащился к нему целый час
на скверном ваньке, да еще вдобавок не застал его дома; а на возвратном пути промок до
костей благодаря внезапно набежавшему ливню. На следующее утро Инсаров, несмотря на
довольно сильную головную боль, вторично отправился к отставному прокурору. Отставной
прокурор выслушал его внимательно, понюхивая табачок из табакерки, украшенной
изображением полногрудой нимфы, и искоса посматривая на гостя своими лукавыми, тоже
табачного цвету, глазками; выслушал и потребовал «большей определительности в
изложении фактических данных»; а заметив, что Инсаров неохотно вдавался в подробности
(он и приехал к нему скрепя сердце), ограничился советом вооружиться прежде всего
«пенензами» и попросил побывать в другой раз, «когда у вас, — прибавил он, нюхая табак
над раскрытою табакеркою, — прибудет доверчивости и убудет недоверчивости (он говорил
на о). А паспорт, — продолжал он как бы про себя, — дело рук человеческих; вы, например,
едете: кто вас знает, Марья ли вы Бредихина или же Каролина Фогельмейер?» Чувство
гадливости шевельнулось в Инсарове, но он поблагодарил прокурора и обещался завернуть
на днях.
В тот же вечер он поехал к Стаховым. Анна Васильевна встретила его ласково,
попеняла ему, что он совсем их забыл, и, найдя его бледным, осведомилась о его здоровье;
Николай Артемьевич ни «лова ему не сказал, только поглядел на него с
задумчиво-небрежным любопытством; Шубин обошелся с ним холодно; но Елена удивила
его. Она его ждала; она для него надела то самое платье, которое было на ней в день их
первого свидания в часовне; но она так спокойно его приветствовала и так была любезна и
беспечно весела, что, глядя на нее, никто бы не подумал, что судьба этой девушки уже
решена и что одно тайное сознание счастливой любви придавало оживление ее чертам,
легкость и прелесть всем ее движениям. Она разливала чай вместо Зои, шутила, болтала; она
знала, что за ней будет наблюдать Шубин, что Инсаров не сумеет надеть маску, не сумеет
прикинуться равнодушным, и вооружилась заранее. Она не ошиблась: Шубин не спускал с
нее глаз, а Инсаров был очень молчалив и пасмурен в течение всего вечера. Елена
чувствовала себя до того счастливой, что ей захотелось подразнить его.
— Ну что? — спросила она его вдруг, — план ваш подвигается?
Инсаров смутился.
— Какой план? — проговорил он.