Page 56 - Накануне

— А вы забыли? — ответила она, смеясь ему в лицо: он один мог понять значение
этого счастливого смеха. — Ваша болгарская хрестоматия для русских?
— Quelle bourde! 30 — пробормотал сквозь зубы Николай Артемьевич.
Зоя села за фортепьяно. Елена едва заметно пожала плечом и показала Инсарову
глазами на дверь, как бы отпуская его домой. Потом она с расстановкой два раза коснулась
пальцем стола и посмотрела на него. Он понял, что она ему назначала свидание через два
дня, и она быстро улыбнулась, когда увидела, что он ее понял. Инсаров встал и начал
прощаться: он чувствовал себя нездоровым. Явился Курнатовский. Николай Артемьевич
вскочил, поднял правую руку выше головы и мягко опустил ее на ладонь обер-секретаря.
Инсаров остался еще несколько минут, чтобы посмотреть на своего соперника. Елена
украдкой лукаво покачала головой, хозяин не счел нужным их представить друг другу, и
Инсаров ушел, в последний раз обменявшись взором с Еленой. Шубин подумал, подумал —
и яростно заспорил с Курнатовским о юридическом вопросе, в котором ничего не смыслил.
Инсаров не спал всю ночь и утром чувствовал себя дурно; однако он занялся
приведением в порядок своих бумаг и писанием писем, но голова у него была тяжела и
как-то запутана. К обеду у него сделался жар: он ничего есть не мог. Жар быстро усилился к
вечеру; появилась ломота во всех членах и мучительная головная боль. Инсаров лег на тот
самый диванчик, где так недавно сидела Елена; он подумал: «Поделом я наказан, зачем
таскался к этому старому плуту», — и попытался заснуть… Но уже недуг завладел им. С
страшною силой забились в нем жилы, знойно вспыхнула кровь, как птицы закружились
мысли. Он впал в забытье. Как раздавленный, навзничь лежал он, и вдруг ему почудилось:
кто-то над ним тихо хохочет и шепчет; он с усилием раскрыл глаза, свет от нагоревшей
свечки дернул по ним, как ножом… Что это? Старый прокурор перед ним, в халате из
тармаламы, подпоясанный фуляром, как он видел его накануне… «Каролина
Фогельмейер», — бормочет беззубый рот. Инсаров глядит, а старик ширится, пухнет, растет,
уж он не человек — он дерево… Инсарову надо лезть по крутым сучьям. Он цепляется,
падает грудью на острый камень, а Каролина Фогельмейер сидит на корточках, в виде
торговки, и лепечет: «Пирожки, пирожки, пирожки», — а там течет кровь, и сабли блестят
нестерпимо… Елена!.. И все исчезло в багровом хаосе.

XXV

— К вам пришел какой-то, кто его знает, слесарь, что ль, какой, — говорил на
следующий вечер Берсеневу его слуга, отличавшийся строгим обхождением с барином и
скептическим направлением ума, — хочет вас видеть.
— Позови, — промолвил Берсенев.
Вошел «слесарь». Берсенев узнал в нем портного, хозяина квартиры, где жил Инсаров.
— Что ты? — спросил он его.
— Я к вашей милости, — начал портной, медленно переставляя ноги и по временам
взмахивая правою рукой с захваченным тремя последними пальцами обшлагом. — Наш
жилец, кто его знает, очень болен.
— Инсаров?
— Точно так, наш жилец. Кто его знает, вчера еще с утра был на ногах, вечером только
пить просил, наша хозяйка ему и воду носила, а ночью залопотал, нам-то слышно, потому
перегородка; а сегодня утром уж и без языка, лежит, как пласт, а жар от него, боже ты мой! Я
подумал, кто его знает, умрет, того и гляди; в квартал, Думаю, надо дать знать. Потому как
он один; да хозяйка мне говорит: «Сходи, мол, ты к тому жильцу, у кого наш-то на даче
нанимался: может, он тебе что скажет аль сам придет». Вот я к вашей милости и пришел,
потому как нам нельзя, то есть…

30 Какая нелепость! (франц.)