Page 60 - Накануне

выжидал. Елена даже не благодарила Берсенева: есть услуги, за которые жутко и стыдно
благодарить. Только однажды, в четвертое свое свидание с ним (Инсаров очень плохо провел
ночь, доктор намекнул на консилиум), только в это свидание она напомнила ему об его
клятве. «Ну, в таком случае пойдемте», — сказал он ей. Она встала и пошла было одеваться.
«Нет, — промолвил он, — подождемте еще до завтра». К вечеру Инсарову полегчило.
Восемь дней продолжалась эта пытка. Елена казалась покойной, но ничего не могла
есть, не спала по ночам. Тупая боль стояла во всех ее членах; какой-то сухой, горячий дым,
казалось, наполнял ее голову. «Наша барышня как свечка тает», — говорила о ней ее
горничная.
Наконец, на девятый день, перелом совершился. Елена сидела в гостиной подле Анны
Васильевны и, сама не понимая, что делала, читала ей «Московские ведомости»; Берсенев
вошел. Елена взглянула на него (как быстр, и робок, и проницателен, и тревожен был первый
взгляд, который она на него всякий раз бросала!) и тотчас же догадалась, что он принес
добрую весть. Он улыбался; он слегка кивал ей: она приподнялась ему навстречу.
— Он пришел в себя, он спасен, он через неделю будет совсем здоров, — шепнул он ей.
Елена протянула руки, как будто отклоняя удар, и ничего не сказала, только губы ее
задрожали и алая краска разлилась по всему лицу. Берсенев заговорил с Анной Васильевной,
а Елена ушла к себе, упала на колени и стала молиться, благодарить бога… Легкие, светлые
слезы полились у ней из глаз. Она вдруг почувствовала крайнюю усталость, положила
голову на подушку, шепнула: «Бедный Андрей Петрович!» — и тут же заснула, с мокрыми
ресницами и щеками. Она давно уже не спала и не плакала.

XXVII

Слова Берсенева сбылись только отчасти: опасность миновалась, но силы Инсарова
восстановлялись медленно, и доктор поговаривал о глубоком и общем потрясении всего
организма. Со всем тем больной оставил постель и начал ходить по комнате; Берсенев
переехал к себе на квартиру; но он каждый день заходил к своему, все еще слабому,
приятелю и каждый день по-прежнему уведомлял Елену о состоянии его здоровья. Инсаров
не смел писать к ней и только косвенно, в разговорах с Берсеневым, намекал на нее; а
Берсенев, с притворным равнодушием, рассказывал ему о своих посещениях у Стаховых,
стараясь, однако, дать ему понять, что Елена была очень огорчена и что теперь она
успокоилась. Елена тоже не писала Инсарову; у ней иное было в голове.
Однажды — Берсенев только что сообщил ей с веселым лицом, что доктор уже
разрешил Инсарову съесть котлетку и что он, вероятно, скоро выйдет, — она задумалась,
потупилась…
— Угадайте, что я хочу сказать вам, — промолвила она.
Берсенев смутился. Он ее понял.
— Вероятно, — ответил он, глянув в сторону, — вы хотите мне сказать, что вы желаете
его видеть.
Елена покраснела и едва слышно произнесла:
— Да.
— Так что ж. Это вам, я думаю, очень легко. — «Фи! — подумал он, — какое у меня
гадкое чувство на сердце!»
— Вы хотите сказать, что я уже прежде… — проговорила Елена. — Но я боюсь…
теперь он, вы говорите, редко бывает один.
— Этому нетрудно помочь, — возразил Берсенев, все не глядя на нее. —
Предуведомить я его, разумеется, не могу; но дайте мне записку. Кто вам может запретить
написать ему как хорошему знакомому, в котором вы принимаете участие? Тут ничего нет
предосудительного. Назначьте ему… то есть напишите ему, когда вы будете…
— Мне совестно, — шепнула Елена.
— Дайте записку, я отнесу.