Page 61 - Накануне

— Это не нужно, а я хотела вас попросить… не сердитесь на меня, Андрей Петрович…
не приходите завтра к нему.
Берсенев закусил губу.
— А! да, понимаю, очень хорошо, очень хорошо. — И, прибавив два-три слова, он
быстро удалился.
«Тем лучше, тем лучше, — думал он, спеша домой. — Я не узнал ничего нового, но тем
лучше. Что за охота лепиться к краешку чужого гнезда? Я ни в чем не раскаиваюсь, я сделал,
что мне совесть велела, но теперь полно. Пусть их! Недаром мне говаривал отец: мы с тобой,
брат, не сибариты, не аристократы, не баловни судьбы и природы, мы даже не мученики, —
мы труженики, труженики и труженики. Надевай же свой кожаный фартук, труженик, да
становись за свой рабочий станок, в своей темной мастерской! А солнце пусть другим сияет!
И в нашей глухой жизни есть своя гордость и свое счастие!»
На другое утро Инсаров получил по городской почте коротенькую записку. «Жди
меня, — писала ему Елена, — и вели всем отказывать. А.П. не придет».

XXVIII

Инсаров прочел записку Елены — и тотчас же стал приводить свою комнатку в
порядок, попросил хозяйку унести стклянки с лекарством, снял шлафрок, надел сюртук. От
слабости и от радости у него голова кружилась и сердце билось. Ноги у него подкосились: он
опустился на диван и стал глядеть на часы. «Теперь три четверти двенадцатого, — сказал он
самому себе, — раньше двенадцати она никак прийти не может, буду думать о чем-нибудь
другом в течение четверти часа, а то я не вынесу. Раньше двенадцати она никак не может…»
Дверь распахнулась, и в легком шелковом платье, вся бледная и вся свежая, молодая,
счастливая, вошла Елена и с слабым радостным криком упала к нему на грудь.
— Ты жив, ты мой, — твердила она, обнимая и лаская его голову. Он замер весь, он
задыхался от этой близости, от этих прикосновений, от этого счастия.
Она села возле него и прижалась к нему и стала глядеть на него тем смеющимся и
ласкающим и нежным взглядом, который светится в одних только женских любящих глазах.
Ее лицо внезапно опечалилось.
— Как ты похудел, мой бедный Дмитрий, — сказала она, проводя рукой по его
щеке, — какая у тебя борода!
— И ты похудела, моя бедная Елена, — отвечал он, ловя губами ее пальцы.
Она весело встряхнула кудрями.
— Это ничего. Посмотри, как мы поправимся! Гроза налетела, как в тот день, когда мы
встретились в часовне, налетела и прошла. Теперь мы будем живы!
Он отвечал ей одною улыбкой.
— Ах, какие дни, Дмитрий, какие жестокие дни! Как это люди переживают тех, кого
они любят? Я наперед всякий раз знала, что мне Андрей Петрович скажет, право: моя жизнь
падала и поднималась вместе с твоей. Здравствуй, мой Дмитрий!
Он не знал, что сказать ей. Ему хотелось броситься к ее ногам.
— Еще что я заметила, — продолжала она, откидывая назад его волосы (я много делала
замечаний все это время, на досуге), — когда человек очень, очень несчастлив, — с каким
глупым вниманием он следит за всем, что около него происходит! Я, право, иногда
заглядывалась на муху, а у самой на душе такой холод и ужас! Но это все прошло, прошло,
не правда ли? Все светло впереди, не правда ли?
— Ты для меня впереди, — ответил Инсаров, — для меня светло.
— А для меня-то! А помнишь ли ты, тогда, когда я у тебя была, не в последний раз…
нет, не в последний раз, — повторила она с невольным содроганием, — а когда мы говорили
с тобой, я, сама не знаю отчего, упомянула о смерти; я и не подозревала тогда, что она нас
караулила. Но ведь ты здоров теперь?
— Мне гораздо лучше, я почти здоров.