Page 70 - Накануне

гремел на людей, то и дело приговаривая: «Я вам докажу, кто я таков, я вам дам знать —
погодите!» Пока он сидел дома, Анна Васильевна не видела Елены и довольствовалась
присутствием Зои, которая очень усердно ей услуживала, а сама думала про себя: «Diesen

Insaroff vorziehen — und wem?» 39 Но как только Николай Артемьевич уезжал (а это
случалось довольно часто: Августина Христиановна взаправду вернулась), Елена являлась к
своей матери — и та долго, молча, со слезами глядела на нее. Этот немой укор глубже
всякого другого проникал в сердце Елены; не раскаяние чувствовала она тогда, но глубокую,
бесконечную жалость, похожую на раскаяние.
— Мамаша, милая мамаша! — твердила она, целуя ее руки, — что же было делать? Я
не виновата, я полюбила его, я не могла поступить иначе. Вините судьбу: она меня свела с
человеком, который не нравится папеньке, который увозит меня от вас.
— Ох! — перебивала ее Анна Васильевна, — не напоминай мне об этом. Как я
вспомню, куда ты хочешь ехать, сердце у меня так и покатится!
— Милая мамаша, — отвечала Елена, — тешьтесь хоть тем, что могло быть и хуже: я
могла бы умереть.
— Да я и так не надеюсь больше тебя видеть. Либо ты кончишь жизнь там, где-нибудь
под шалашом (Анне Васильевне Болгария представлялась чем-то вроде сибирских тундр),
либо я не перенесу разлуки…
— Не говорите этого, добрая мамаша, мы еще увидимся, бог даст. А в Болгарии такие
же города, как и здесь.
— Какие там города! Там война теперь идет; теперь там, я думаю, куда ни поди, все из
пушек стреляют… Скоро ты ехать собираешься?
— Скоро… если только папенька… Он хочет жаловаться, он грозится развести нас.
Анна Васильевна подняла глаза к небу.
— Нет, Леночка, он не будет жаловаться. Я бы сама ни за что не согласилась на эту
свадьбу, скорее умерла бы; да ведь сделанного не воротишь, а я не дам позорить мою дочь.
Так прошло несколько дней. Наконец Анна Васильевна собралась с духом и в один
вечер заперлась с своим мужем наедине в спальне. Все в доме притихло и приникло. Сперва
ничего не было слышно; потом загудел голос Николая Артемьевича, потом завязался спор,
поднялись крики, почудились даже стенания… Уже Шубин вместе с горничными и Зоей
собирался снова явиться на выручку; но шум в спальне стал понемногу ослабевать, перешел
в говор — и умолк. Только изредка раздавались слабые всхлипывания — и те прекратились.
Зазвенели ключи, послышался визг отворяемого бюро… Дверь раскрылась, и появился
Николай Артемьевич. Сурово посмотрел он на всех встречных и отправился в клуб; а Анна
Васильевна потребовала к себе Елену, крепко обняла ее и, залившись горькими слезами,
промолвила:
— Все улажено, он не будет поднимать истории, и ничего теперь тебе не мешает
уехать… бросить нас.
— Вы позволите Дмитрию прийти благодарить вас? — спросила Елена свою мать, как
только та немного успокоилась.
— Подожди, душа моя, не могу я теперь видеть нашего разлучника… Перед отъездом
успеем.
— Перед отъездом, — печально повторила Елена.
Николай Артемьевич согласился «не поднимать истории»; но Анна Васильевна не
сказала своей дочери, какую цену он положил своему согласию. Она не сказала ей, что
обещалась заплатить все его долги да с рук на руки дала ему тысячу рублей серебром. Сверх
того, он решительно объявил Анне Васильевне, что не желает встретиться с Инсаровым,
которого продолжал величать черногорцем, а приехавши в клуб, безо всякой нужды
заговорил о свадьбе Елены с своим партнером, отставным инженерным генералом. «Вы

39 Предпочесть этого Инсарова — и кому? (нем.)