Page 71 - Накануне

слышали, — промолвил он с притворною небрежностию, — дочь моя, от очень большой
учености, вышла замуж за какого-то студента». Генерал посмотрел на него через очки,
промычал: «Гм!» — и спросил его, в чем он играет?

XXXII

А день отъезда приближался. Ноябрь уж истекал, проходили последние сроки. Инсаров
давно кончил все свои сборы и горел желанием поскорее вырваться из Москвы. И доктор его
торопил. «Вам нужен теплый климат, — говорил он ему, — вы здесь не поправитесь».
Нетерпенье томило и Елену; ее тревожила бледность Инсарова, его худоба. Она часто с
невольным испугом глядела на его изменившиеся черты. Положение ее в родительском доме
становилось невыносимым. Мать причитала над ней, как над мертвою, а отец обходился с
ней презрительно холодно: близость разлуки втайне мучила и его, но он считал своим
долгом, долгом оскорбленного отца, скрывать свои чувства, свою слабость. Анна Васильевна
пожелала наконец увидеться с Инсаровым. Его провели к ней тихонько, через заднее
крыльцо. Когда он вошел к ней в комнату, она долго не могла заговорить с ним, не могла
даже решиться взглянуть на него: он сел возле ее кресла и с спокойной почтительностию
ожидал ее первого слова. Елена сидела тут же и держала в руке своей руку матери. Анна
Васильевна подняла наконец глаза, промолвила: «Бог вам судья, Дмитрий Никанорович…»
— и остановилась: упреки замерли на ее устах.
— Да вы больны, — воскликнула она. — Елена, он у тебя болен!
— Я был нездоров, Анна Васильевна, — ответил Инсаров, — и теперь еще не совсем
поправился; но я надеюсь, родной воздух меня восстановит окончательно.
— Да… Болгария! — пролепетала Анна Васильевна и подумала: «Боже мой, болгар,
умирающий, голос как из бочки, глаза как лукошко, скелет скелетом, сюртук на нем с
чужого плеча, желт как пупавка — и она его жена, она его любит… да это сон какой-то…»
Но она тотчас же спохватилась. — Дмитрий Никанорович, — проговорила она, — вы
непременно… непременно должны ехать?
— Непременно, Анна Васильевна.
Анна Васильевна посмотрела на него.
— Ох, Дмитрий Никанорович, не дай вам бог испытать то, что я теперь испытываю…
Но вы обещаетесь мне беречь ее, любить ее… Нужды вы терпеть не будете, пока я жива!
Слезы заглушили ее голос. Она раскрыла свои объятия, и Елена и Инсаров припали к
ней.

Роковой день наступил наконец. Положено было, чтобы Елена простилась с
родителями дома, а пустилась бы в путь с квартиры Инсарова. Отъезд был назначен в
двенадцать часов. За четверть часа до срока пришел Берсенев. Он полагал, что застанет у
Инсарова его соотечественников, которые захотят его проводить; но они уже все вперед
уехали; уехали также и известные читателю две таинственные личности (они служили
свидетелями на свадьбе Инсарова). Портной встретил с поклоном «доброго барина»; он,
должно быть, с горя, а может, и с радости, что мебель ему доставалась, сильно выпил; жена
скоро его увела. В комнате уже все было прибрано; чемодан, перевязанный веревкой, стоял
на полу. Берсенев задумался: много воспоминаний прошло у него по душе.
Двенадцать часов давно пробило, и ямщик уже привел лошадей, а «молодые» все еще
не являлись. Наконец послышались торопливые шаги на лестнице, и Елена вошла в
сопровождении Инсарова и Шубина. У Елены глаза были красны: она оставила мать свою,
лежащую в обмороке; прощание было очень тяжело. Елена уже больше недели не видела
Берсенева: в последнее время он редко ходил к Стаховым. Она не ожидала его встретить,
вскрякнула: «Вы! благодарствуйте!» — и бросилась ему на шею; Инсаров тоже его обнял.
Настало томительное молчание. Что могли сказать эти три человека, что чувствовали эти три