Page 74 - Накануне

— Ты этого хочешь, Елена, — отвечал Инсаров, — стало быть, в я этого хочу.
— Я это знала, — заметила с улыбкой Елена. — Пойдем, пойдем.
Они вернулись к гондоле, сели и велели везти себя, не спеша, по Canal Grande.
Кто не видал Венеции в апреле, тому едва ли знакома вся несказанная прелесть этого
волшебного города. Кротость и мягкость весны идут к Венеции, как яркое солнце лета к
великолепной Генуе, как золото и пурпур осени к великому старцу — Риму. Подобно весне,
красота Венеции и трогает и возбуждает желания; она томит и дразнит неопытное сердце,
как обещание близкого, не загадочного, но таинственного счастия. Все в ней светло,
понятно, и все обвеяно дремотною дымкой какой-то влюбленной тишины: все в ней молчит,
и все приветно; все в ней женственно, начиная с самого имени: недаром ей одной дано
название Прекрасной. Громады дворцов, церквей стоят легки и чудесны, как стройный сон
молодого бога; есть что-то сказочное, что-то пленительно странное в зелено-сером блеске и
шелковистых отливах немой волны каналов, в бесшумном беге гондол, в отсутствии грубых
городских звуков, грубого стука, треска и гама. «Венеция умирает, Венеция опустела», —
говорят вам ее жители; но, быть может, этой-то последней прелести, прелести увядания в
самом расцвете и торжестве красоты, недоставало ей. Кто ее не видел, тот ее не знает: ни
Каналетти, ни Гварди (не говоря уже о новейших живописцах) не в силах передать этой
серебристой нежности воздуха, этой улетающей и близкой дали, этого дивного созвучия
изящнейших очертаний и тающих красок. Отжившему, разбитому жизнию не для чего
посещать Венецию: она будет ему горька, как память о несбывшихся мечтах первоначальных
дней; но сладка будет она тому, в ком кипят еще силы, кто чувствует себя благополучным;
пусть он принесет свое счастие под очарованные небеса, и как бы оно ни было лучезарно,
она еще озолотит его неувядаемым сиянием.
Гондола, в которой сидели Инсаров и Елена, тихонько минула Riva dei Schiavoni 42 ,
Дворец дожей, Пиаццетту и вошла в Большой канал. С обеих сторон потянулись мраморные
дворцы; они, казалось, тихо плыли мимо, едва давая взору обнять в понять все свои красоты.
Елена чувствовала себя глубоко счастливою: в лазури ее неба стояло одно темное облачко —
и оно удалялось: Инсарову было гораздо лучше в тот день. Они доплыли до крутой арки
Риальто и вернулись назад. Елена боялась холода церквей для Инсарова; но она вспомнила
43
об академии delle Belle arti и велела гондольеру ехать туда. Они скоро обошли все залы
этого небольшого музея. Не будучи ни знатоками, ни дилетантами, они не останавливались
перед каждой картиной, не насиловали себя: какая-то светлая веселость неожиданно нашла
на них. Им вдруг все показалось очень забавно. (Детям хорошо известно это чувство.) К
великому скандалу трех посетителей-англичан, Елена хохотала до слез над святым Марком
Тинторета, прыгающим с неба, как лягушка в воду, для спасения истязаемого раба; с своей
стороны, Инсаров пришел в восторг от спины и икр того энергического мужа в зеленой
хламиде, который стоит на первом плане тициановского «Вознесения» и воздымает руки
вослед Мадонны; зато сама Мадонна — прекрасная, сильная женщина, спокойно и
величественно стремящаяся в лоно бога-отца, — поразила и Инсарова и Елену; понравилась
им также строгая и святая картина старика Чима да Конельяно. Выходя из академии, они еще
раз оглянулись на шедших за ними англичан с длинными, заячьими зубами и висячими
бакенбардами — и засмеялись; увидали своего гондольера с куцою курткой и короткими
панталонами — и засмеялись; увидали торговку с узелком седых волос на самой вершине
головы — и засмеялись пуще прежнего; посмотрели наконец друг другу в лицо — и залились
смехом, а как только сели в гондолу — крепко, крепко пожали друг другу руку. Они
приехали в гостиницу, побежали в свою комнату и велели подать себе обедать. Веселость не
покидала их и за столом. Они потчевали друг друга, пили за здоровье московских приятелей,

42 Набережную Скьявони (итал.)

43 изящных искусств (итал.)