Page 79 - Накануне

— Что этот человек болтал о сражении, о Сербии, — проговорил спустя немного
Инсаров. — Должно быть, все выдумал. Но надо, надо ехать. Терять времени нельзя… Будь
готова.
Он заснул, и все затихло в комнате.
Елена прислонилась головою к спинке кресла и долго глядела в окно. Погода
испортилась; ветер поднялся. Большие белые тучи быстро неслись по небу, тонкая мачта
качалась в отдалении, длинный вымпел с красным крестом беспрестанно взвивался, падал и
взвивался снова. Маятник старинных часов стучал тяжко, с каким-то печальным шипением.
Елена закрыла глаза. Она дурно спала всю ночь; понемногу и она заснула.
Странный ей привиделся сон. Ей показалось, что она плывет в лодке по Царицынскому
пруду с какими-то незнакомыми людьми. Они молчат и сидят неподвижно, никто не гребет;
лодка подвигается сама собою. Елене не страшно, но скучно: ей бы хотелось узнать, что это
за люди и зачем она с ними? Она глядит, а пруд ширится, берега пропадают — уж это не
пруд, а беспокойное море: огромные, лазоревые, молчаливые волны величественно качают
лодку; что-то гремящее, грозное поднимается со дна; неизвестные спутники вдруг
вскакивают, кричат, махают руками… Елена узнает их лица: ее отец между ними. Но
какой-то белый вихорь налетает на волны… все закружилось, смешалось…
Елена осматривается: по-прежнему все бело вокруг; но это снег, снег, бесконечный
снег. И она уж не в лодке, она едет, как из Москвы, в повозке; она не одна: рядом с ней сидит
маленькое существо, закутанное в старенький салоп. Елена вглядывается: это Катя, ее бедная
подружка. Страшно становится Елене. «Разве она не умерла?» — думает она.
— Катя, куда это мы с тобой едем?
Катя не отвечает и завертывается в свой салопчик; она зябнет. Елене тоже холодно; она
смотрят вдоль по дороге: город виднеется вдали сквозь снежную пыль. Высокие белые
башни с серебряными главами… Катя, Катя, это Москва? Нет, думает Елена, это Соловецкий
монастырь: там много, много маленьких тесных келий, как в улье; там душно, тесно, — там
Дмитрий заперт. Я должна его освободить… Вдруг седая, зияющая пропасть разверзается
перед нею. Повозка падает, Катя смеется. «Елена! Елена!» — слышится голос из бездны.
«Елена!» — раздалось явственно в ее ушах. Она быстро подняла голову, обернулась и
обомлела: Инсаров, белый как снег, снег ее сна, приподнялся до половины с дивана и глядел
на нее большими, светлыми, страшными глазами. Волосы его рассыпались по лбу, губы
странно раскрылись. Ужас, смешанный с каким-то тоскливым умилением, выражался на его
внезапно изменившемся лице.
— Елена! — произнес он, — я умираю.
Она с криком упала на колени и прижалась к его груди.
— Все кончено, — повторил Инсаров, — я умираю… Прощай, моя бедная! Прощай,
моя родина!..
И он навзничь опрокинулся на диван.
Елена выбежала из комнаты, стала звать на помощь, камериере бросился за доктором.
Елена припала к Инсарову.
В это мгновение на пороге двери показался человек, широкоплечий, загорелый, в
толстом байковом пальто и клеенчатой низкой шляпе. Он остановился в недоумении.
— Рендич! — воскликнула Елена, — это вы! Посмотрите, ради бога, с ним дурно! Что с
ним? Боже, боже! Он вчера выезжал, он сейчас говорил со мною…
Рендич ничего не сказал и только посторонился. Мимо него проворно прошмыгнула
маленькая фигурка в парике и в очках: это был доктор, живший в той же гостинице. Он
приблизился к Инсарову.
— Синьора, — сказал он спустя несколько мгновений, — господин иностранец
скончался — il signore forestiere e morto — от аневризма, соединенного с расстройством
легких.

XXXV