Page 126 - Обыкновенная история

она томно.
– Это что значит? – спросил он с досадой, – вы, кажется, присматриваете за мной? я
этого не потерплю.
Он встал и хотел идти.
– Постойте, послушайте! – сказала она, – поговоримте.
– Мне некогда.
– Одну минуту: сядьте.
Он сел нехотя на край стула.
Она, сложив руки, беспокойно вглядывалась в него, как будто старалась прочесть на
лице его заранее ответ на то, что ей хотелось сказать.
Он от нетерпения вертелся на месте.
– Поскорей! мне некогда! – сказал он сухо.
Она вздохнула.
– Вы меня уж не любите? – спросила она, слегка качая головой.
– Старая песня! – сказал он, поглаживая шляпу рукавом.
– Как она вам надоела! – отвечала она.
Он встал и начал скорыми шагами ходить по комнате. Через минуту послышалось
всхлипыванье.
– Этого только недоставало! – сказал он почти с яростью, остановясь перед ней, – мало
вы мучили меня!
– Я мучила! – воскликнула она и зарыдала сильнее.
– Это нестерпимо! – сказал Александр, готовясь уйти.
– Ну, не стану, не стану! – торопливо заговорила она, отирая слезы, – видите, я не
плачу, только не уходите, сядьте.
Она старалась улыбнуться, а слезы так и капали на щеки. Александр почувствовал
жалость. Он сел и начал качать ногой. Он стал задавать себе мысленно вопрос за вопросом и
дошел до заключения, что он охладел, не любит Юлию. А за что? Бог знает! Она любит его с
каждым днем сильнее и сильнее; не оттого ли? Боже мой! какое противоречие! Все условия
счастья тут. Ничто не препятствует им, даже и другое чувство не отвлекает, а он охладел! О,
жизнь! Но как успокоить Юлию? Пожертвовать собой? влачить с нею скучные, долгие дни;
притворяться – он не умеет, а не притворяться – значит видеть ежеминутно слезы, слышать
упреки, мучить ее и себя… Заговорить ей вдруг о дядиной теории измен и охлаждений –
прошу покорнейше: она, ничего не видя, плачет, а тогда! что делать?
Юлия, видя, что он молчит, взяла его за руку и поглядела ему в глаза. Он медленно
отвернулся и тихо высвободил свою руку. Он не только не чувствовал влечения к ней, но от
прикосновения ее по телу его пробежала холодная и неприятная дрожь. Она удвоила ласки.
Он не отвечал на них и сделался еще холоднее, угрюмее. Она вдруг оторвала от него свою
руку и вспыхнула. В ней проснулись женская гордость, оскорбленное самолюбие, стыд. Она
выпрямила голову, стан, покраснела от досады.
– Оставьте меня! – сказала она отрывисто.
Он проворно пошел вон, без всякого возражения. Но когда шум шагов его стал
затихать, она бросилась вслед за ним.
– Александр Федорыч! Александр Федорыч! – закричала она.
Он воротился.
– Куда же вы?
– Да ведь вы велели уйти.
– А вы и рады бежать. Останьтесь!
– Мне некогда!
Она взяла его за руку и – опять полилась нежная, пламенная речь, мольбы, слезы. Он
ни взглядом, ни словом, ни движением не обнаружил сочувствия, – стоял точно деревянный,
переминаясь с ноги на ногу. Его хладнокровие вывело ее из себя. Посыпались угрозы и
упреки. Кто бы узнал в ней кроткую, слабонервную женщину? Локоны у ней распустились,