Page 65 - Очарованный странник

- На каком театре?
- В балагане на Адмиралтейской площади*. Там благородством не гнушаются и всех
принимают: есть и из офицеров, и столоначальники, и студенты, а особенно сенатских очень
много.
- И понравилась вам эта жизнь?
- Нет-с.
- Чем же?
- Во-первых, разучка вся и репетиция идут на страстной неделе или перед масленицей,
когда в церкви поют: "Покаяния отверзи ми двери", а во-вторых, у меня роль была очень
трудная.
- Какая?
- Я демона изображал.
- Чем же это особенно трудно?
- Как же-с: в двух переменах танцевать надо и кувыркаться, а кувыркнуться страсть
неспособно, потому что весь обшит лохматой шкурой седого козла вверх шерстью, и хвост
долгий на проволоке, но он постоянно промеж ног путается, а рога на голове за что попало
цепляются, а годы уже стали не прежние, не молодые, и легкости нет; а потом еще во все
продолжение представления расписано меня бить. Ужасно как это докучает. Палки эдакие,
положим, пустые, из холстины сделаны, а в средине хлопья, но, однако, скучно ужасно это
терпеть, что все по тебе хлоп да хлоп, а иные к тому еще с холоду или для смеху
изловчаются и бьют довольно больно. Особенно из сенатских приказных, которые в этом
опытные и дружные: все за своих стоят, а которые попадутся военные, они тем ужасно
докучают, и все это продолжительно начнут бить перед всей публикой с полдня, как только
полицейский флаг поднимается, и бьют до самой до ночи, и все, всякий, чтобы публику
утешить, норовит громче хлопнуть. Ничего приятного нет. А вдобавок ко всему со мною и
здесь неприятное последствие вышло, после которого я должен был свою роль оставить.
- Что же это такое с вами случилось?
- Принца одного я за вихор подрал.
- Как принца?
- То есть не настоящего-с, а театрашного: он из сенатских был, коллежский секретарь,
но у нас принца представлял.
- За что же вы его прибили?
- Да стоило-с его еще и не эдак. Насмешник злой был и выдумщик и все над всеми
шутки выдумывал.
- И над вами?
- И надо мною-с; много шуток строил: костюм мне портил; в грельне, где мы, бывало,
над угольями грелися и чай пили, подкрадется, бывало, и хвост мне к рогам прицепит или
еще что глупое сделает на смех, а я не осмотрюсь да так к публике выбегу, а хозяин
сердится; но я за себя все ему спускал, а он вдруг стал одну фею обижать. Молоденькая
такая девочка, из бедных дворяночек, богиню Фортуну она у нас изображала и этого принца
от моих рук спасать должна была. И роль ее такая, что она вся в одной блестящей тюли
выходит и с крыльями, а морозы большие, и у нее у бедной ручонки совсем посинели,
зашлись, а он ее допекает, лезет к ней, и когда мы втроем в апофезе в подпол проваливаемся,
за тело ее щипет. Мне ее очень жаль стало: я его и оттрепал.
- И чем же это кончилось?
- Ничего; в провале свидетелей не было, кроме самой этой феи, а только наши
сенатские все взбунтовались и не захотели меня в труппе иметь; а как они первые там
представители, то хозяин для их удовольствия меня согнал.
- И куда же вы тогда делись?
- Совсем без крова и без пищи было остался, но эта благородная фея меня питала, но
только мне совестно стало, что ей, бедной, самой так трудно достается, и я все думал-думал,
как этого положения избавиться? На фиту не захотел ворочаться, да и к тому на ней уже