Page 69 - Очарованный странник

решетки для возжигания свеч стоял, а они тут, эти пакостные бесенята, еще лучше со много
подстроили и окончательно подвели. На самого на мокрого Спаса*, на всенощной, во время
благословения хлебов, как надо по чину, отец, игумен и иеромонах стоят посреди храма, а
одна богомолочка старенькая подает мне свечечку и говорит:
"Поставь, батюшка, празднику".
Я подошел к аналою, где положена икона "Спас на водах", и стал эту свечечку лепить,
да другую уронил. Нагнулся, эту поднял, стал прилепливать, - две уронил. Стал их
вправлять, ан, гляжу - четыре уронил. Я только головой качнул, ну, думаю, это опять
непременно мне пострелята досаждают и из рук рвут... Нагнулся и поспешно с упавшими
свечами поднимаюсь да как затылком махну под низ об подсвечник... а свечи так и
посыпались. Ну, тут я рассердился да взял и все остальные свечи рукой посбивал. "Что же, -
думаю, - если этакая наглость пошла, так лучше же я сам поскорее все это опрокину".
- И что же с вами за это было?
- Под суд меня за это хотели было отдать, да схимник, слепенький старец Сысой, в
земляном затворе у нас живет, так он за меня заступился.
"За что, - говорит, - вы его будете судить, когда это его сатанины служители смутили".
Отец игумен его послушались и благословили меня без суда в пустой погреб опустить.
- Надолго же вас в погреб посадили?
- А отец игумен не благословили на сколько именно времени, а так сказали только, что
"посадить", я все лето до самых до заморозков тут и сидел.
- Ведь это, надо полагать, скука и мучение в погребе, не хуже, чем в степи?
- Ну нет-с: как же можно сравнить? здесь и церковный звон слышно, и товарищи
навещали. Придут, сверху над ямой станут, и поговорим, а отец казначей жернов мне на
веревке велели спустить, чтобы я соль для поварни молол. Какое же сравнение со степью или
с другим местом.
- А потом когда же вас вынули? верно, при морозах, потому что холодно стало?
- Нет-с, это не потому, совсем не для холода, а для другой причины, так как я стал
пророчествовать.
- Пророчествовать!?
- Да-с, я в погребу, наконец, в раздумье впал, что какой у меня самоничтожный дух и
сколько я через него претерпеваю, а ничего не усовершаюсь, и послал я одного послушника
к одному учительному старцу спросить: можно ли мне у бога просить, чтобы другой более
соответственный дух получить? А старец наказал мне сказать, что "пусть, говорит,
помолится, как должно, и тогда, чего нельзя ожидать, ожидает".
Я так и сделал: три ночи все на этом инструменте, на коленях, стоял в своей яме, а
духом на небо молился и стал ожидать себе иного в душе совершения. А у нас другой инок
Геронтий был, этот был очень начитанный и разные книги и газеты держал, и дал он мне
один раз читать житие преподобного Тихона Задонского*, и когда, случалось, мимо моей
ямы идет, всегда, бывало, возьмет да мне из-под ряски газету кинет.
"Читай, - говорит, - и усматривай полезное: во рву это тебе будет развлечение".
Я в ожидании невозможного исполнения моей молитвы, стал покамест этим чтением
заниматься: как всю соль, что мне на урок назначено перемолоть, перемелю, и начинаю
читать, и начитал я сначала у преподобного Тихона, как посетили его в келии пресвятая
владычица и святые апостолы Петр и Павел. Писано, что угодник божий Тихон стал тогда
просить богородицу о продлении мира на земле, а апостол Павел ему громко ответил
знамение, когда не станет мира, такими словами: "Егда, - говорит, - все рекут мир и
утверждение, тогда нападает на них внезапу всегубительство". И стал я над этими
апостольскими словами долго думать и все вначале никак этого не мог понять: к чему было
святому от апостола в таких словах откровение? На конец того начитываю в газетах, что
постоянно и у нас и в чужих краях неумолчными усты везде утверждается повсеместный
мир. И тут-то исполнилось мое прошение, и стал я вдруг понимать, что сближается
реченное: "егда рекут мир, нападает внезапу всегубительство", и я исполнился страха за