Page 66 - Отцы и дети

Василий Иванович оживился.
– А ты посмотри, садик у меня теперь какой! Сам каждое деревцо сажал. И фрукты
есть, и ягоды, и всякие медицинские травы. Уж как вы там ни хитрите, господа молодые, а

все-таки старик Парацельский святую правду изрек: in herbis, verbis et lapidibus… 116 Ведь я,
ты знаешь, от практики отказался, а раза два в неделю приходится стариной тряхнуть. Идут
за советом – нельзя же гнать в шею. Случается, бедные прибегают к помощи. Да и докторов
здесь совсем нет. Один здешний сосед, представь, отставной майор, тоже лечит. Я
спрашиваю о нем: учился ли он медицине?.. Говорят мне: нет, он не учился, он больше из
филантропии… Ха-ха, из филантропии! а? каково! ха-ха! ха-ха!
– Федька! Набей мне трубку! – сурово проговорил Базаров.
– А то здесь другой доктор приезжает к больному, – продолжал с каким-то отчаяньем
Василий Иванович, – а больной уже ad patres; 117 человек и не пускает доктора, говорит:
теперь больше не надо. Тот этого не ожидал, сконфузился и спрашивает: «Что, барин перед
смертью икал?» – «Икали-с». – «И много икал?» – «Много». – «А, ну – это хорошо», – да и
верть назад. Ха-ха-ха!
Старик один засмеялся; Аркадий выразил улыбку на своем лице. Базаров только
затянулся. Беседа продолжалась таким образом около часа; Аркадий успел сходить в свою
комнату, которая оказалась предбанником, но очень уютным и чистым. Наконец вошла
Танюша и доложила, что обед готов.
Василий Иванович первый поднялся.
– Пойдемте, господа! Извините великодушно, коли наскучил. Авось хозяйка моя
удовлетворит вас более моего.
Обед, хотя наскоро сготовленный, вышел очень хороший, даже обильный; только вино
немного, как говорится, подгуляло: почти черный херес, купленный Тимофеичем в городе у
знакомого купца, отзывался не то медью, не то канифолью; и мухи тоже мешали. В
обыкновенное время дворовый мальчик отгонял их большою зеленою веткой; но на этот раз
Василий Иванович услал его из боязни осуждения со стороны юного поколения. Арина
Власьевна успела принарядиться; надела высокий чепец с шелковыми лентами и голубую
шаль с разводами. Она опять всплакнула, как только увидела своего Енюшу, но мужу не
пришлось ее усовещивать: она сама поскорей утерла свои слезы, чтобы не закапать шаль.
Ели одни молодые люди: хозяева давно пообедали. Прислуживал Федька, видимо
обремененный необычными сапогами, да помогала ему женщина с мужественным лицом и
кривая, по имени Анфисушка, исполнявшая должности ключницы, птичницы и прачки.
Василий Иванович во время обеда расхаживал по комнате и с совершенно счастливым и
даже блаженным видом говорил о тяжких опасениях, внушаемых ему наполеоновскою

политикой и запутанностью итальянского вопроса. 118 Арина Власьевна не замечала
Аркадия, не потчевала его; подперши кулачком свое круглое лицо, которому одутловатые,
вишневого цвета губки и родинки на щеках и над бровями придавали выражение очень
добродушное, она не сводила глаз с сына и все вздыхала; ей смертельно хотелось узнать, на
сколько времени он приехал, но спросить она его боялась. «Ну как скажет на два дня», –
думала она, и сердце у ней замирало. После жареного Василий Иванович исчез на мгновение
и возвратился с откупоренною полбутылкой шампанского. «Вот, – воскликнул он, – хоть мы

116 В травах, словах и камнях (лат.).

117 Отправился к праотцам (лат.).

118 «…о тяжких опасениях, внушаемых… наполеоновскою политикой и запутанностью итальянского
вопроса» . – Борьба Италии за освобождение от иноземного владычества и за национальное объединение
привлекала внимание русского общества 60-х гг. Этот вопрос горячо обсуждался в русской периодической
печати, в частности в революционно-демократическом «Современнике» и в «Свистке».