Page 60 - Война и мир 1 том

деятельность. По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром,
сапожок, по твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная
и много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с
педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку, и,
подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и только,
подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем
внимательно-нежно оглядев ее:
– Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое кресло.
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая
жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом
кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его
и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и
желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много
вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [ батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и
подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и,
облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
– Ну, сударыня, – начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив
одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со
всех сторон окруженною тем табачным и старчески-едким запахом отца, который она так
давно знала. – Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна
переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх
помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли
был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у
княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко
подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о
том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам
сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, и почти всякий раз горячился,
бранился, а иногда швырял тетрадью.
Княжна ошиблась ответом.
– Ну, как же не дура! – крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро отвернувшись, но
тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос княжны и снова сел.
Он придвинулся и продолжал толкование.
– Нельзя, княжна, нельзя, – сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными
уроками, уже готовилась уходить, – математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты
была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится-слюбится. – Он потрепал ее
рукой по щеке. – Дурь из головы выскочит.
Она хотела выйти, он остановил ее жестом и достал с высокого стола новую
неразрезанную книгу.
– Вот еще какой-то Ключ таинства тебе твоя Элоиза посылает. Религиозная. А я ни в
чью веру не вмешиваюсь… Просмотрел. Возьми. Ну, ступай, ступай!
Он потрепал ее по плечу и сам запер за нею дверь.