Page 79 - Война и мир 1 том

II

– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за
стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом,
набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и
замер.
– Смир-р-р-р-на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом,
радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к
подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка
погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За
коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в
странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и
австрийский генерал о чем-то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как,
тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей,
которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине
послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше
го-го-го-го-ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк
двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал
ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него
глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам,
едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении
главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с
большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и
старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими,
приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И
всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых
слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на
обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу
с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это
плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово
главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое
слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты
разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел
красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий,
высокий штаб-офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и
влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым
гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя
выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира
и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и
нагибался вперед, точно так же, точь-в-точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский
офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих
орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3-й ротой, он вдруг остановился. Свита, не
предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом,
пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время