Page 81 - Война и мир 1 том

– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал
Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и
добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в
несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать,
что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего
насмешливо-улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от
меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он,
обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин
субалтерн-офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) –
смеясь, сказал субалтерн-офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота
шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой-то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как
амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял?
Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк
его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то,
говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То-то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу
сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика-то, чорт.
– А табаку-то вчера дал? То-то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То-то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё
русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик-запевало
обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню,
начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То-то,
братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась
теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли
слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по-солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал
что-то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул
солдат-песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он