Page 95 - Война и мир 1 том

напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как
улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой,
напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы
подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат,
запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь
плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною
массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие
волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую.
Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с
чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из-под киверов лица с широкими скулами,
ввалившимися щеками и беззаботно-усталыми выражениями и движущиеся ноги по
натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат,
как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с
своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по
мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по
реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная
доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. –
Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной
шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно
старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в
задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом-то в самые зубы… – радостно
говорил один солдат в высоко-подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То-то оно, сладкая ветчина-то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась
ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил
унтер-офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро-то, – говорил, едва удерживаясь от
смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей-Богу, так испужался,
беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За
ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий
форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец,
привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с
грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка-немка. Видно, по
особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат
обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания
солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка
непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса-то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к
немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То-то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.