Page 62 - Война и мир 4 том

неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал
своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением огляну-
лись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня
солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою
бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой-то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный боль-
шой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся
вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый
бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял пол-
ный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали.
И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконеч-
ная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во
мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный
досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.

XV

В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона
и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был неда-
леко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же,
как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина,
получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из
дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена.
Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспо-
минанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предло-
жения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что
должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был
атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось
впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто
не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты
на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот
самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до три-
надцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустер-
лице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все
бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смо-
ленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смолен-
ске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада
по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и
войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии
направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный
Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого.
И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И
много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место,
где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается