Page 64 - Война и мир 4 том

Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить-то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что-то. – Больнёшенек! Может,
так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному гене-
ралу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику,
сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, –
прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем
углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин
зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел
вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все
единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном
колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. –
В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его.
И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице
Коновницына, с лихорадочно-воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выраже-
ние далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его
приняло обычно-спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слу-
шая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в
шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски,
надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что
нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не
интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем-то другим. В
душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить
не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело
он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесен-
ный в список так называемых героев 12-го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых,
Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограничен-
ных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проек-
тов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью
с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить
себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся
посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща
и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной
усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь
взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности
Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, при-