Page 325 - Рассказы

1

Четверо нас (кроме слуги Мити) единогласно решили совершить путешествие в
Западную Европу. Цели и стремления у нас были разные: кое-кто хотел просто «расширить
кругозор», кое-кто мечтал по возвращении «принести пользу дорогой России», у одного
явилось скромное желание «просто поболтаться», а слуге Мите рисовалась единственная
заманчивая перспектива, между нами говоря, довольно убогая: утереть, по возвращении,
своим коллегам нос.
В этом месте я считаю необходимым сказать несколько слов о каждом из четырех
участников экспедиции, потому что читателю впоследствии придется неоднократно
сталкиваться на страницах этой книги со всеми четырьмя, не считая слуги Мити.
Крысаков (псевдоним). Его всецело можно причислить к категории «оптовых» людей,
если существует такая категория. Он много ест, много спит, еще больше работает, а еще
больше лентяйничает, хохочет без умолку, в глубине сердца чрезвычайно деликатен, но на
ногу наступить себе не позволит. При необходимости полезет в драку или в огонь, без
необходимости – проваляется на диване неделю, читая какую-нибудь «Эволюцию эстетики»
или «Собрание светских анекдотов на предмет веселья». Иногда не прочь, ради курьеза,
соврать, но, уличенный, не спорит, а вместо этого бросается на уличителя и начинает его
щекотать и тормошить, заискивающе хихикая. В жизни неприхотлив. Спокойно доливает
поданную чашку кофе – пивом, размешивает его с сахаром, а если тут же стоит молоко, то и
молоко переливается в чашку. Пепел, упавший случайно в эту бурду, размешивается
ложечкой для того, «чтобы не было заметно». Любит задавать официантам нелепые,
бессмысленные вопросы. Раздеваясь у ресторанной вешалки, обязательно осведомится:
приходил ли Жюль Верн? И чрезвычайно счастлив, если получит ответ:
– Полчаса как ушли.
Беззаботность и лень его иногда доходят до героизма. Когда мы выехали из России, то,
начиная от Берлина, у него постепенно стали отваливаться пуговицы от всех частей одежды.
Постепенно же он заменял их булавками, иголками и главным образом замысловатой
комбинацией из спичек и проволоки от лимонадных бутылок. Чтобы панталоны его сидели
как следует, ему приходилось надменно выпячивать вперед живот и беспрестанно, с
кажущейся беззаботностью, засовывать руки в карманы.
Положение его ухудшалось с каждым днем. Хотя еще стояла прекрасная весна, но
крысаковские пуговицы, вероятно, совершенно созрели, потому что падали сами собою, без
посторонней помощи.
В Венеции наступил крах. Когда мы собрались идти обедать в какое-то «Капелла
Неро», Крысаков сел в своем номере на кровать и тоскливо сказал:
– Идите, а я посижу.
– Что ты, крысеночек, – участливо спросил я, – болен?
– Нет.
– Тебя кто-нибудь обидел?
– Нет.
– А что же?
– У меня не осталось ни одной…
– Лиры?
– Пуговицы.
– Купи другой костюм.
– Да у меня есть костюм.
– Где же он?
– В чемодане.
– Так чего ж ты, чудак, грустишь? Достань его, переоденься и пойдем.
– Не могу. Потерял ключ.
– Взломай!