Page 328 - Рассказы

прекраснейший человек и галантный мужчина.
В наших скитаниях за границей он восхищал всех иностранцев своим своеобразным
шиком в разговоре на чужом языке и чистотой произношения.
Правда, багаж слов у него был так невелик, что свободно мог поместиться в узелке на
одном из углов носового платка. Но эти немногие слова произносились им так, что мы
зеленели от зависти.
Этот человек сразу умел ориентироваться во всякой стране.
В Германии, входя в ресторан, он первым долгом оглядывался и очертя голову бросал
эффектное «Кельнер!», в Италии: «Камерьере!» и во Франции: «Гарсон!»
Когда же перечисленные люди подбегали к нему и спрашивали, чего желает герр,
сеньор или мсье – он бледнел, как спирит, неосторожно вызвавший страшного духа, и
начинал вертеть руками и чертить воздух пальцами, графически изображая тарелку, вилку,
курицу или рыбу, пылающую на огне.
Сжалившись над несчастным, мы сейчас же устраивали ему своего рода подписку,
собирали с каждого по десятку слов и подносили ему фразу, которую он тотчас же и тратил
на свои надобности.
Третьим в нашей компании был Сандерс (псевдоним) – человек, у которого хватило
энергии только на то, чтобы родиться, и совершенно ее не хватало, чтобы продолжать жить.
Его нельзя было назвать ленивым, как Мифасова или меня, как нельзя назвать ленивыми
часы, которые идут, но в то же время регулярно отстают каждый час на двадцать минут.
Я полагаю, что хотя ему в действительности и 26 лет, но он тянул эти годы лет сорок,
потому что так нудно влачиться по жизненной дороге можно, только отставая на двадцать
минут в час.
От слова до слова он делал промежутки, в которые мы успевали поговорить друг с
другом a part, а между двумя фразами мы отыскивали номер в гостинице, умывались и,
приведя себя в порядок, спускались к обеду.
Плетясь сзади за нами, он задерживал всю процессию, потому что, подняв для шага
ногу, погружался в раздумье: стоит ли вообще ставить ее на тротуар? И только убедившись,
что это неизбежно, со вздохом опускал ногу; в это время ее подруга уже висела в воздухе,
слабо колеблясь от весеннего ветерка и вызывая у обладателя тяжелое сомнение: хорошо ли
будет, если и эта нога опустится на тротуар?
Кто бывал в Париже, тот знает, что такое – движение толпы на главных бульварах. Это
– вихрь, стремительный водопад, воды которого бурно несутся по ущелью, составленному из
двух рядов громадных домов, несутся, чтобы потом разлиться в речки, ручейки и озера на
более второстепенных улицах, переулках и площадях.
И вот, если бы кто-нибудь хотел найти в этом бешеном потоке Сандерса – ему было бы
очень легко это сделать: стоило только влезть на любую крышу и посмотреть вниз… Потому
что среди бешеного потока людей маячила только одна неподвижная точка – голова
задумавшегося Сандерса, подобно торчащему из воды камню, вокруг которого еще больше
бурлит и пенится сердитая стремнина.
Однажды я сказал ему с упреком:
– Знаете что? Вы даже ходите и работаете из-за лени.
– Как?
– Потому что вам лень лежать. Он задумчиво возразил:
– Это пара…
Я побежал к себе в номер, взял папиросу и, вернувшись, заметил, что не опоздал:
– …докс, – закончил он.
Сандерс – человек небольшого роста, с сонными голубыми глазами и такими большими
усами, что Крысаков однажды сказал:
– Вы знаете, когда Сандерс разговаривает, когда он цедит свои словечки, то часть их