Page 338 - Рассказы

– Простите… И откуда вы все знаете? Я всего только одну кружечку выпью.
Мюнхенского. Чаю не хочется. Удивительно – только подумаешь, а вы уже знаете.
– Ну, ладно. Только одну кружечку, не больше.
Мы оставили его за столиком, ушли в бельевое отделение – и больше его не видели.
Вернулись, нашли столик пустым, обегали все этажи, но так как у Вертгейма миллион
закоулков – пришлось махнуть на поиски рукой, надеясь на то, что каким-нибудь образом
добрался Митя до нашей гостиницы и ждет нас в номере.
Увы! Его не было там; он не пришел и вечером; не пришел на другой день. Мы заявили
полиции, сделали публикацию в трех берлинских газетах – о Мите не было ни слуху, ни
духу. А на третий день нам уже нужно было ехать дальше, в Дрезден. Мы оставили консулу
некоторые распоряжения, немного денег и, полные мрачных предчувствий и грусти – уехали.
Что же делал Митя?
Оставшись один, он выпил кружку пива, потом еще одну, и еще; мир показался ему
светлым, радостным, а люди добрыми и благожелательными.
– Пока мои хозяева вернутся – пойду-ка я полюбуюсь на магазин. Я думаю, они не
рассердятся.
Он нацарапал карандашом на мраморном столике (мы не заметили тогда этой надписи):
«Немножко я погуляю пока звините скоро завернусь пейте хорош, пиво Саветую.
Прият, опетита. Ваш слу. Митя».
После этого Митя принялся бродить по галереям, спускаясь с каких-то лестниц,
подымаясь куда-то на лифте и заглядывая во все закоулки.
Не прошло и получаса, как Митя должен был убедиться, что он заблудился. Он искал
ресторан – ресторан как в воду канул.
Он остановил какого-то покупателя, с целью спросить, где ресторан, но тут же
вспомнил, что не знает, как по-немецки ресторан…
Хмель выскочил из головы, и Митя почувствовал, что тонет.
У него было два выхода: или найти нас, или отправиться в гостиницу; но второе было
не исполнимо – он не знал названия гостиницы.
Всему виной было его неуместное франтовство. Предусмотрительный Крысаков по
приезде в Берлин заставил Сандерса изготовить следующий плакат на немецком языке для
ношения на груди:
«Добрые туземцы! То, на чем навешен этот плакат, принадлежит нам, четырем
чужестранцам, и называется слугой Митей. Если он потеряется – доставьте этого человека
Отель Бангоф, № 26. Просят обращаться ласково; от жестокого обращения хиреет».
Плакат был составлен очень мило, наглядно, но, как я сказал выше, в Митю вселился
бес франтовства: он категорически отказался от вывешивания на груди плаката.
– Почему же? – увещевал его Крысаков. – Хочешь, мы сделаем приписку, как в
скверах: «волос не рвать, на велосипедах по нем не ездить».
Митя отказался – и теперь жестоко платился за это.
Долго бродил он, усталый, измученный, по разным лестницам и отделениям. Теперь он
желал только одного: найти выход на улицу.
Но это было не так-то легко. Митя, шатаясь от усталости, ходил между чуждыми ему
людьми, наполнявшими магазин, и призрак голодной смерти рисовался ему в чужом городе,
в громадном магазине, среди чужих, не понимавших его людей.
Один раз он остановил покупательницу и попытался навести справки о выходе:
– Мейн герр! Битте цаллен. Их либе зи. Нищенский запас немецких слов, имевшийся в
его распоряжении, связывал его мысль; и весь разговор его, волей-неволей, должен был
вращаться в сфере ресторанных или сердечных представлений.
Дама изумленно посмотрела на растрепанного Митю, пробормотала что-то и нырнула в
толпу.
– Гм… – печально подумал Митя. – Не понимает. Он обратился к господину:
– Где выход, а? Такой, знаете? Дверь, дверь! Понимаете?