Page 342 - Рассказы

Опечаленные, поднимались мы по головоломной дороге в хрупком вагончике на
вершину горы.
Крысаков рассеянно смотрел на зеленеющий скат, сбегавший к серебряной реке, и
несколько раз бормотал про себя:
– Да, несомненно… Типичный брюшной тиф. Без впрыскивания кокаина не обойтись.
Гм… Ножные ванны.
Его красивое лицо с орлиным носом было сумрачно.
Чтобы отвлечь его от печальных мыслей, я спросил:
– Интересно, какой силой этот вагончик поднимается в гору.
– Очень просто, – пожал плечами Мифасов. – Один вагончик ползет вверх, другой вниз.
Тот, который ползет вниз, подымает своей тяжестью первый, то есть идущий вверх.
– Я не техник, – возразил я, – но здравый смысл подсказывает, что это не так. По твоей
теории выходит, что вагон, ползущий вниз, должен быть всегда в несколько раз тяжелее
ползущего вверх.
– Он и тяжелее.
– А как же тогда следующая очередь, когда тяжелый должен ползти вверх, а легкий
вниз?
– Очевидно, перекладывают какую-нибудь тяжесть.
– Как же перекладывать, когда вагончики ни разу не сходятся вместе внизу или вверху.
– Ну, это уже дело техники. Я говорю только то, что знаю наверное.
– А я думаю, что тяга электрическая…
– Что?!! Ха-ха! Ну и скажет же, ей-богу.
Немного спустя выяснилось, что тяга, действительно, электрическая.
– Ну что? – безжалостно спросил я Мифасова. – Кто был прав?
– Что? Ну, милый мой – мне, вообще, ни тепло, ни холодно, какая там тяга. Вообще, не
приставай ко мне.
Через час Сандерс с термометром под мышкой сидел, окруженный нами, и говорил:
– Ну, ребятки, плохо мне. Ужасно не хотелось бы умереть в Тироле.
Сердца наши разрывались от тоски и жалости.
– Подумайте, господа, – сказал я. – Четыре иностранца, сыны бедной России,
заброшены судьбой в далекую тирольскую дыру. И вот один умирает… Как раз тот самый,
который хоть и не спеша, но разговаривал по-немецки. Остаемся мы… Трое… Надо его
хоронить, обычаев мы не знаем, положение отчаянное. Идем в лесок, срубаем дерево,
выдалбливаем гробик и кладем туда Сандерса… И вот тирольцы видят странную, щемящую
душу процессию. Три весельчака, понурив головы, в черных шапках, плетутся за гробом
четвертого, влекомого равнодушной ко всему тирольской лошадью…. Это сатириконцы
хоронят своего товарища… Опустили гроб в могилу… «Прощай, товарищ! Недолго ты
прожил среди нас… Спи спокойно…»
Крысаков всхлипнул, Мифасов сделал вид, что рассеянно глядит в окно; он махнул
перед лицом рукой, будто сгоняя с него назойливую муху. Было тихо… Только слышалось
тяжелое дыхание Сандерса.
– Да… вернемся мы втроем… Первый раз втроем! Придем в свои комнаты. У стены
сиротливо лежит чемоданчик Сандерса. Он ему уже не нужен! «А что, господа, – скажет
тихо Крысаков, – ведь в этом чемоданчике лежат деньжонки, которые Сандерсу уже не
нужны. Не поделиться ли нам? Жаль, что он такого маленького роста, а то бы можно было и
одежонкой его воспользоваться…»
– Я бы пива выпил, – неожиданно сказал больной. Поднялась буря протестов.
Решили сделать так: мы с Мифасовым уезжаем немедленно прямо в Штейнах, до
которого час езды, а Крысаков остается с больным в Инсбруке.
– Я его вылечу! – сурово обещал Крысаков.
– Он на меня все время кричит, – пожаловался больной. – В Дрездене чуть не
поколотил меня…