Page 343 - Рассказы

– Как же вас не бить? Представьте себе, господа, я ему говорю: у вас ангина, вам нужно
есть для очищения горла орехи, а он не хочет.
С тяжелым сердцем уехали мы с Мифасовым, оставив за своей спиной эту странную
пару.
Крупный дождь… ветер гнул деревья, шумел, метался и выл в тесных горах. У
подножия одной из них приютился Штейнах.
До сих пор мы все не можем выяснить, почему, по каким соображениям дремлющий
Сандерс включил Штейнах в наш маршрут. После громадного, чудовищного Берлина,
веселого красивого Мюнхена – эта таинственная дыра с вымершим населением в несколько
десятков человек – показалась нам тюрьмой, тем более, что горы со всех сторон окружили
ее, стеснили ее, сдавили ее.
Помню крохотный вокзал, у которого поезд приостановился на одну минуту, помню
черный, как вакса, вечер, мокрую от дождя землю и абсолютное страшное безмолвие.
Мы выползли со своими чемоданами, постояли минут пять и наконец в ужасе завыли:
– Треге-е-ер!!
– Здесь нет трегеров, – ответил нам откуда-то с неба неизвестно чей голос.
– О, черт возьми! Изво-о-озчик!!
– Здесь нет извозчиков, – ответил тот же беспощадный голос с неба.
– Швейцар из гостиницы!!
– Швейцаров нет.
– Дайте нам какого-нибудь человека. И прозвучало похоронное:
– Здесь нет людей.
– Да вы-то кто? Не человек?
– Я начальник здешней станции.
– Где вы?
– Наверху. Во втором этаже.
– Посоветуйте, как нам найти гостиницу?
– Идите прямо.
– Да тут забор!
– Идите влево.
– Тут тоже забор!
Проклятый начальник станции неожиданно замолчал, будто ему заткнули платком рот.
– Эй, вы-ы! Как вас!! Тут забо-о-ры!
Дождь обливал нас сверху, грязь хлюпала внизу под ногами… Молча взвалили мы на
плечи чемоданы, перелезли через забор и наткнулись на какую-то дверь.
– Это что?
– Гостиница.
Так мы приехали в Штейнах. Приезд был невеселый, житье наше печальное и отъезд
угрюмый.
Все мы ко дню отъезда перессорились в самых разнообразных комбинациях: Крысаков
с Сандерсом, я с Сандерсом, Сандерс с Мифасовым.
Вообще, должен признаться, к стыду нашему, что ссорились мы частенько. При этом
ссора кого-нибудь из нас с товарищем вызывала необычайное повышение симпатии в
поссорившемся – к остальным. Другими словами, если X разрывал отношение с Y, то к Z он
относился настолько повышенно нежнее, насколько это чувство расходовалось раньше на Y.
Ничто в мире не пропадает, и ничто вновь не появляется.
Самая тяжелая ссора случилась в Берлине, когда Крысаков оказался на одной стороне,
а мы трое – на другой.
Впечатлительный Крысаков выносил такое положение вещей только сутки… На другое
утро он взял свой незакрывающийся чемодан, ящик с красками и, скорбно понурившись,
сказал Мите (единственному, с кем отношения были хороши):
– Митя! Проведи меня до вокзала… Я уезжаю. Что уж там… Пожили! Эх, эх…