Page 356 - Рассказы

«Если вы придете на вокзал, забирайте вещи и идите в гостиницу „Палермо“, где мы
ночуем. А если не придете на вокзал, мы вечером – в щантанчике у Рынка Свиньи, туда
прямо и идите».
Ниже приписка карандашом:
«Впрочем, что я за дурак: если вы не придете на вокзал, как же вы узнаете, что мы
вечером у Рынка Свиньи? Тогда, ведь, вы не будете знать, где мы. В таком случае, поезжайте
в „Палермо“ и вечером просто ложитесь спать. Крысаков кланяется».
– А, ну вас, – подумал я. – Не люблю людей, делающих ложные шаги. К черту ваш
Рынок Свиньи! Поеду-ка я лучше на Фьезоле, в этот милый кабачок.
Потом я выяснил, что мои спутники к концу вечера растеряли друг друга и каждый
очутился в одиночестве. Это произошло потому, что Крысаков, вместо того чтобы ждать
Сандерса в условленном месте, решил пойти ему навстречу; Сандерс, наоборот, решил зайти
по дороге за Мифасовым, а Мифасов отправился к Крысакову, не нашел его, полетел на
вокзал, – и четыре человека весь день бродили в одиночестве по флорентийским улицам.
Каждый из них был раздражен глупостью других и, не желая их видеть, решил провести
вечер в одиночестве.
Поэтому Крысаков был чрезвычайно изумлен, обнаружив меня на Фьезоле, в
излюбленном ресторанчике, а Сандерс и Мифасов, появившиеся почти в одно время за
нашими спинами, сочли это каким-то колдовством.
Сначала, усевшись, мы сделали кое-какую попытку разобраться в происшедшем, но это
оказалось таким сложным, что все махнули рукой, дали клятву не разлучаться и… курица
по-итальянски, выплывшая из ароматной струи асти, смягчила ожесточившиеся сердца.

Рим

Сандерс сокрушается. – Старина. – Я стараюсь перещеголять гида. – Колизей. –
Сандерс в катакомбах. – Музей. – Тяжелая жизнь. – Художественное чутье. – Дорогая
палка. – Уна лира

Рим не на всех нас произвел одинаковое впечатление. Когда мы осмотрели его как
следует, Сандерс засунул руки в карманы и спросил:
– Это вот и есть Рим?
– Да.
– Это такой Рим?
– Ну, конечно. А что?
– Гм, да… – протянул он, ехидно усмехаясь. – Так вот он, значит, какой Рим…
– Да, такой. Вам он не нравится?
– О, помилуйте! Что вы! Как же может Рим не нравиться? Смею ли я…
Свесив голову, он долго повторял:
– Да-с, да-с… Вот оно как! Рим… Хи-хи. А я-то думал…
– Что вы думали?
– Ничего, ничего. Городок-с… Городочек-с! Хи-хи. Мы пробовали рассеять его
огорчение.
– Он, правда, немножко староват… Но зато…
– Да, да… Староват. Но зато он и скучноват. Он и грязноват. Он и жуликоват. Хи-хи!
В этом смысле я резко разошелся с Сандерсом. Рим покорил мое сердце. Я не мог
думать без умиления о том, что каждому встречному камню, каждому обломку колонны –
две, три тысячи лет от роду. Тысячелетние памятники стояли скромно на всех углах, в
количестве, превышающем фонарные столбы в любом губернском городе.
А всякая вещь, насчитывавшая пятьсот, шестьсот лет, не ставилась ни во что, как
девчонка, замешавшаяся в торжественную процессию взрослых.