Page 358 - Рассказы

зданий мира. Пожалуйте, я вам сейчас покажу ямы, где содержались звери до представления
и откуда их выпускали на христиан.
– Там сейчас никого нет? – осторожно спросил положительный Мифасов.
– О, синьор, конечно. Вам со мной нечего бояться. Вот видите, остатки этих громадных
стен; все они были облицованы белым мрамором – такую работу могли сделать только рабы.
– А где же мрамор?
– Монахи утащили в Ватикан. Весь Ватикан построен из награбленного отсюда
мрамора.
– Ага! – сказал Сандерс, – око за око… Сначала звери в Колизее драли христиан, потом
христиане ободрали Колизей.
– О, – сказал гид, – христианство погубило красоту Рима. Это была месть язычеству.
Лучшие памятники разграблены и уничтожены Ватиканом. Вам еще нужно взглянуть на
бани Каракаллы и на катакомбы.
Добросовестный гид потащил нас куда-то в сторону, и мы наткнулись на грандиозные
развалины, на стенах которых еще кое-где сохранилась живопись, а на полу – чудесная
мозаика.
Мы, притихшие, очарованные, долго стояли перед этим потрясающим памятником
рабства и изнеженности, над которым несколько тысячелетий пронеслись, как
опустошительный ураган, пощадив только то немногое, что могло дать представление нам,
узкогрудым потомкам, о мощном размахе предков.
И мне захотелось остаться тут одному, опуститься на обломок колонны и погрузиться в
сладкие мечты о безвозвратно минувшем прошлом. Так хотелось, чтобы никого около меня
не было, ни гида, ни Сандерса, с его сонным видом и вечным стремлением завязать спор по
всякому ничтожному поводу, ни размашистого громогласного Крысакова, ни
самоуверенного кокетливого Мифасова, которому до седой старины такое же дело, как и ей
до него.
В это время ко мне приблизился Мифасов и сказал тихонько:
– Вот она, старина-то!.. Так хочется побыть одному, без этого хохотуна Крысакова, без
вялого дремлющего Сандерса, которому, в сущности, наплевать на всякую старину… Так
хочется посидеть часик совсем одному.
За моей спиной послышался шепот Сандерса:
– Вас не смешат, Крысаков, эти два дурака, которые, вместо того чтобы замереть от
восторга, шепчутся о чемто? Как бы мне хотелось, чтобы никого из них не было!.. Сесть бы в
уголочке да помечтать.
– Да, да, – сказал Крысаков. – Мне тоже. Чтобы никого не было!.. Ну, разве только
вы, – деликатно добавил он.
Были мы в катакомбах. Сырой, холодный воздух, зловещий шорох наших ног, огонек
свечи, освещающий пространство в ладонь величиной, и тяжелое смутное настроение,
которое еще больше усиливали вопросы Сандерса, неожиданно вступившего в полосу
разговорчивости в этом неподходящем месте.
– Почему тут так темно? – осведомился он у монаха.
– Катакомбы.
– Ну, я понимаю – катакомбы! А все-таки могло быть светлее. Тут никто не живет?
– Конечно, нет. Здесь хоронили мучеников, а в последнее время – пап.
– Чьих? – бессмысленно спросил Сандерс, отколупывая пальцем кусок воска от свечки.
– Римских.
– Ага! Теперь уже, вероятно, нет древних христиан? Времени-то, слава Богу, прошло
немало.
– Ради Бога, довольно! – сурово перебил Крысаков. – Теперь я понимаю, почему
Сандерс так редко разговаривает… У него есть солидные основания.
Большую часть времени, проведенного в Риме, мы тратили на хождение по музеям и
картинным галереям.