Page 60 - Рассказы

СРЕДИ НАРОДА
По своему обыкновению, майор Александр Степанович Махонин въезжал в занятый
населенный пункт вслед за своими штурмовыми группами, когда бывало, уничтожение и
рассеяние противника еще не было окончено и бой еще догорал кратким автоматным
огнем в истлевших русских избушках или где-нибудь возле уцелевших овинов и малых
однодверных бань. Жизнь вот-вот должна сызнова заняться в этих обжитых, еще не
остывших крестьянским теплом местах.

Деревню Малую Верею майор занимал уже дважды, но оба раза оставлял ее, потому что
немцы направляли по десять и пятнадцать танков и по два полка пехоты против одного
его батальона. Александр Степанович не мог понять столь жертвенной борьбы немцев
ради удержания незначительного населенного пункта. Местоположение Малой Вереи и
ее тактическая ценность в плане обороны противника не давали оправдания для защиты
Вереи во что бы то ни стало, для мощных контратак с потерей целых рот от огня нашей
артиллерии. Майор Махонин любил вникать в мысль противника, чтобы из сочетания ее
с нашим замыслом найти истину боя и овладеть ею ради победы. Но здесь, в сражениях
за Малую Верею, он не мог угадать здравого военного расчета неприятеля, глупости же
его он из осторожности не хотел допустить. Уже и мощный узел немецкой обороны на
грейдерной дороге, что на левом фланге, был оставлен противником, и справа от Вереи
наши войска тяжким прессом далеко вдавились вперед дугой по фронту, а немцы не
жалели своих войск и машин, чтобы ужиться на этой избяной погорелыцине у
проселочной дороги. И поэтому наши войска в третий раз штурмовали Малую Верею, и в
третий раз майор Махонин въезжал в эту деревню, сотлевшую в прах, но все еще
невидимо живую. Здесь Махонин двое суток тому назад беседовал с одним жителем-
стариком: жив ли он теперь? Беседа их не была тогда закончена; они расстались по
чужой воле, не удовлетворив своей симпатии друг к другу.

Старый крестьянин был жив. Он сам вышел на дорогу — опытный житель войны, потому
что разглядел, что броневик, в котором ехал Махонин, был русский. Старый человек
обождал, пока офицер остановит машину и выйдет из нее, и тогда назвал его по имени.

— Здравствуйте, Александр Степанович! В который раз мы с вами встречу делаем, и все
без ущерба живем…

— Без ущерба, Семен Иринархович, — сказал майор, — смерть еще заслужить надо, чтоб
от нее добро и польза народу была, а так зачем же ущерб терпеть… Здравствуй сызнова,
Семен Иринархович!

— Здравствуй, Александр Степанович… Правда твоя — и смерть даром не дается, ее
тоже еще надо заслужить, а зря к чему же со света уходить! Правда, правда твоя!.. Да
ведь и так можно сказать, Александр Степанович, — ты, конечно, и сам о том
чувствуешь, — что ведь надо кому-нибудь и на земле дежурить остаться, чтоб безобразия
на ней не было… Без нас-то, глядишь, и непорядок будет. Нам надо тут быть…

— Надо, надо, Семен Иринархович, — говорил майор Махонин.
Они стояли один возле другого, радуясь друг другу, как родня. Крестьянину было лет под
семьдесят; он был человек небольшого роста, уже усыхающий от возраста, с клочком
бурой бороды под подбородком и с теми небольшими, утонувшими во лбу светлыми
глазами, которые наш народ называет мнительными: в его глазах различалась
одновременно и слабость неуверенной человеческой души, и сосредоточенное глубокое
внимание, доверчиво ожидающее, когда истина осенит его, — и тогда он будет способен
на любую страсть, на подвиг и на смерть. Этот старик, как он сам сообщал, еще до войны
сумел своим усердием исхлопотать из местной отощалой почвы столь тучный урожай
льна и конопли, что его пригласили на выставку в Москву, чтобы показать всему народу
этого тщедушного, но хитроумного труженика. Офицер перед ним был высок ростом,
угрюм и худ, с тем выражением спокойствия на лице или привычки к печали, которое
бывает у людей, давно живущих на войне. На вид майору можно было дать и пятьдесят
лет, и тридцать пять: его могли утомить долгие годы труда, тревоги и ответственности,
принимаемой близко к сердцу, и оставить застывшие следы напряжения на его лице, —
или то были черты постоянно сдерживаемой крайней впечатлительности, доставляющей
усталость человеку. Но в голосе Махонина все еще была слышна молодая добрая сила,
располагающая к нему, кто слышал его, и звучало добродушие хорошего характера.