Page 63 - Рассказы

беспокойтесь — там немцев другие наши части добивают…
— Другие, — прошептала старуха, — а ты бы, где другие, третьим стал, оно бы скорее
война-то ушла с нашей России…
— Ступай прочь, старуха! — рассерчал хозяин. — Велено тебе делом заняться!.. Вот
фугаска домашнего действия — шипит, а не взрывается…
Хозяйка ушла. Майор потянулся всем телом и вздохнул в отдыхе. Все же в этой баньке, в
этой погубленной войной деревне уже зачиналась домашняя жизнь, мир и счастье. Эти
ворчащие, бормочущие, озабоченные русские крестьянки, родив свой народ, держат его
в строгости и порядке и тем сохраняют его в целости, так что их постоянное
недовольство и рассерженность есть лишь их действующая любовь, своей заботой
оберегающая свой род.
Махонин хотел попрощаться с хозяином: его беспокоило, что долго нет ординарца.
Семен Иринархович стал удерживать майора, чтобы скушать курицу, однако майор
остерегался засиживаться.

— Хозяйка вон говорит, немцы еще могут явиться, — улыбнулся Махонин. — Мне пора в
батальон…

— По дурости они всё могут, — согласился Семен Иринархович.
— На что им ваша Верея? А они ишь как лезли сюда! Им уж ни смысла, ни пользы не
было тут быть, а они все дрались…
— Так это ж просто и понятно, Александр Степанович… Когда у человека ни добра, ни
разума нету, так у него прынцып начинает бушевать… У немцев теперь часто рассудка
нету, я и сам такое замечал у них, — а прынцып у них еще остался, они и воюют сейчас
из прынцыпа, да еще из страха. Пока что они, Александр Степанович, от своего
начальства смерти боятся, а вот-вот им Красная Армия страшнее начальства будет, от
нее-то смерть вернее, тогда они всем стадом в плен пойдут: берите нас на довольство…

Старик понимал кое-что верно. Майор услышал от него разумное умозаключение о боях
немцев за Верею. Эти бои для немцев не имели смысла, но чья-то карьера или авторитет
зависели от боев за Верею, у кого-то там, по слову старика, «забушевал» принцип, и
сотни немецких солдат были переработаны нашим огнем на трупы, хотя каждому
ездовому из немецкого обоза могло быть ясно, что Верею удержать было нельзя и не
нужно. Майор еще раз понял, что разум не всегда бывает там, где ему положено
обязательно быть, — чаще, чем рассудок, на войне, как и в мирной жизни, действуют
страсти, личные интересы, заботы о пустяке, бушуют голые принципы, похожие на
правду, как скелет на живого человека, животные чувства маскируются под здравый
смысл, страх наказания вызывает упорство, которое можно принять за героизм… В
армии, предчувствующей свое поражение и гибель, эти свойства явственно обнажаются,
старый крестьянин сразу заметил, что немецкая тактика в боях за Верею не имела
рассудка; майор же хотел найти в этой тактике смысл.
Махонин не обижался на превосходство крестьянского ума; он не отделял себя от людей;
он понимал, что человек лишь однажды рождается от своей матери, и тогда он
отделяется от нее, а потом его питают и радуют своим духом все люди, живущие с ним,
весь его народ и все человечество, и они возбуждают в нем жизнь и как бы непрерывно
вновь рождают его. И сейчас Махонин обрадовался, что Семен Иринархович сказал ему
истину и он мог поучиться у него.

— Как зимовать теперь будете, Семен Иринархович, — плохо жить в разорении…
— Ничего, Александр Степанович, мы стерпим, а вскоре, бог даст, и отстроимся. Зато
какое дело мы с тобой и с прочим народом исполнили — такую гадюку всего мира на
тело России приняли и удушили ее. Ты вот откуда считай, а не от спаленной избы! Горе
и разор наш минуют, а добро-то от нашего дела навеки останется. Вот тебе Россия наша!
А Германия ихняя что? Глядел я тут на немцев: глупарь народ. Мы весь мир, говорят,
завоюем. Воюйте думаю, берите себе обузу.

— Мир спокон века завоевать хотели, Семен Иринархович: дураков много было.