Page 65 - Рассказы

умолкнет в вечном забвении, среди неприятеля, охладившего русскую землю.
Теперь Семен Иринархович сказал майору Махонину об этом великом крестьянском
горе, и оба они наутро вышли в поле, чтобы проведать мертвую рожь.
Поникшие колосья, как забытые сироты, стояли в снегу, не взятые отсюда
крестьянскими руками, и давно уже замертво окоченели. Семен Иринархович осторожно
стал ощупывать колосья и размышлять над ними. Умершие, они еще хранили в себе дар
человеку, как благодарность за минувшую жизнь: почти в каждом колосе еще таилось по
нескольку целых зерен, — в ином два, в ином четыре зерна, и лишь редкий колос был
вовсе пуст и бездушен.

— Ты здесь осторожней ходи, Семен Иринархович, — сказал Махонин крестьянину. —
Тут немецкие мины есть.
— Я чувствую, — ответил Семен Иринархович. — Я с оглядкой.

Но сердце его не стерпело печального несжатого поля. В полдень он взял серп и вышел
на ниву жать тощий хлеб по снегу. Красноармейцы из батальона Махонина долго
следили за старым тружеником, согбенным в поле. Некоторые красноармейцы захотели
пойти ему в помощь, но не отыскали в погоревшей деревне ни серпа, ни косы. Тогда они
взяли у саперов пилы и топоры и вышли в лес, чтобы заготовить кряжи на постройку
новых изб в Малой Верее.
До самых сумерек из ближнего леса слышалось пение пил и стук топоров работающих
там красноармейцев, начавших заново отстраивать Россию, и до темноты не
возвращался из поля старый крестьянин, по зерну собирающий свой убогий хлеб.

Майор Махонин сам пошел на поле, чтобы позвать ко двору Семена Иринарховича: он
уже соскучился по нем. Офицер чувствовал себя сейчас счастливым человеком; в
добровольном труде своих бойцов и в скупой жатве старика Махонин видел доброе
одухотворение своего народа, которым он одолеет неприятеля и исполнит все свои
надежды на земле.

Навечер Махонин задремал в старом блиндаже, приспособленном теперь для
временного жительства, но пришел ординарец и разбудил офицера.

— Товарищ майор, вас просит тот старик, он подорвался на мине и кончается…
Семен Иринархович лежал на полке в своей баньке, укрытый теплой ветошью. Возле
него находился врач и молча сидела жена. Лицо у старика было уже дремлющим,
утихающим и более серьезным, чем в истекшие дни его существования.
— Отхожу, Александр Степанович, — произнес старый крестьянин. — А вы живите,
исполняйте свою службу, пускай на свете все сбудется, что Должно быть по правде…
Как вы будете одни без меня — управитесь, нет ли…

Махонин склонился к умирающему и поцеловал его большую серую руку, всю свою
жизнь терпеливо оживлявшую землю трудом. Майор посмотрел в глаза отходящего
человека и увидел в них лишь удовлетворенное спокойствие, словно смерть для него
была заслуженным достоянием, — таким же добром, как и жизнь.