Page 240 - Поднятая целина

с жадностью осушил ее. Только теперь он почувствовал, как сильно устал от жары и дороги.
В правлении, кроме Разметнова и счетовода, никого не было. Разметнов, увидел
Давыдова, заулыбался:
— Прибыл, служивый! Ну, теперь у меня гора с плеч! Морока с этим колхозным
хозяйством — не дай и не приведи господь! То угля в кузнице нет, то чигирь на плантации
сломался, то один идет с какой-нибудь нуждой, то другой волокется… Такая нервная
должность нисколько для моего характера не подходит. Ежели мне тут посидеть бы ишо
неделю, так я таким припадочным сделался бы, что со стороны любо-дорого посмотреть!
— Как Макар?
— Живой.
— Да я знаю, что живой, а как у него с контузией?
Разметнов поморщился:
— Ну, какая от пули может быть контузия? Не из трехдюймовки же по нему били. Ну,
малость покрутил головой, смочил царапину водкой и в себя принял, что осталось в
пол-литре после примочки, на том дело и кончилось.
— Где он сейчас?
— Поехал в бригаду.
— Так как же все это произошло?
— Проще простого: ночью Макар сидел возле открытого окна, а новый грамотей, дед
Щукарь, по другую сторону стола. Ну, в Макара и урезали из винтовки. Кто стрелял — про
то темна ночка знает, только одно ясно: у губошлепа винтовка в руках была.
— Почему же это ясно?
У Разметнова от удивления высоко взметнулись брови.
— Как же это «почему»? А ты бы промахнулся из винта на тридцать шагов? Утром мы
нашли место, откуда он стрелял. По гильзе нашли. Сам вымерял: ровно двадцать восемь
шагов от плетня до завалинки.
— Ночью можно промахнуться и на тридцать шагов.
— Нет, не можно! — горячо возразил Разметнов. — Я бы не промахнулся! Да ежели
хочешь, давай испробуем: садись ночью там, где Макар сидел, а мне винтовку дай. С одного
патрона я тебе дырку в аккурат между бровей сделаю. Стало быть, ясно, что стрелял
какой-нибудь вьюноша, а не настоящий солдат.
— Ты давай подробнее.
— Все доложу по порядку. Около полуночи, слышу я, по хутору стрельба идет: один
винтовочный выстрел, потом два поглуше, вроде как из пистолета, и опять — хлесткий,
винтовочный, по звуку можно было определить. Я схватил из-под подушки наган, штаны на
бегу натянул и выскочил на улицу. Бегу к Макаровой квартире: стрельба будто оттуда
доносилась. Грешным делом подумал, что это Макар чего-нибудь чудит…
Домчался мигом. Стучусь в дверь — заперто, а слышно, кто-то в хате жалобно стонает.
Ну, толкнул раза два плечом как следует, сломал дверную задвижку, вскочил в хату, спичку
зажег. В кухне из-под кровати человеческие ноги торчат. Ухватился за них, тяну.
Батюшки-светы, как завизжит кто-то под кроватью на поросячий манер! Меня даже оторопь
взяла, но я все-таки продолжаю тянуть в том же духе и дальше. Выволок этого человека на
середку кухни, а это оказался совершенно не человек, то есть не мужчина, а старуха хозяйка.
Спрашиваю у нее, где Макар, а она от страху даже слова не выговорит.
Кинулся я в Макарову комнатенку, споткнулся обо что-то мягкое, упал, вскочил на
ноги, а самого так и обожгло: «Значит, думаю, Макара убили, это он лежит». Кое-как зажег
спичку, гляжу — дед Щукарь на полу валяется и смотрит на меня одним глазом, а другой
закрыл. Кровь у деда на лбу и на щеке. Спрашиваю у него: «Ты живой? А Макар где?» А он
своим чередом меня спрашивает: «Андрюша, скажи мне, ради бога, живой я или нет?» И
голосок у него такой нежный да тонкий, как будто и на самом деле старик концы отдает…
Тут я успокоил его, говорю: «Раз ты языком владеешь — значит, пока ишо живой. Но
мертвежиной от тебя уже наносит…» Заплакал он горько и говорит: «Это у меня не иначе