Page 285 - Преступление и наказание

Через три месяца, в середине сентября 1865 г., Достоевский из заграницы (с курорта
Висбаден) пишет редактору журнала «Русский вестник» M. H. Каткову другое письмо,
предлагая ему повесть на сюжет, совпадающий с основной фабульной линией
«Преступления и наказания». Сообщая, что работает над этой повестью уже два месяца,
собирается ее закончить не позже чем через месяц и что в ней будет «от пяти до шести
печатных листов», Достоевский так излагает основную ее мысль:
«Это — психологический отчет одного преступления. Действие современное, в
нынешнем году. Молодой человек, исключенный из студентов университета, мещанин по
происхождению и живущий в крайней бедности, по легкомыслию, по шатости в понятиях,
поддавшись некоторым странным „недоконченным“ идеям, которые носятся в воздухе,
решился разом выйти из скверного своего положения. Он решился убить одну старуху,
титулярную советницу, дающую деньги на проценты. Старуха глупа, глуха, больна, жадна,
берет жидовские проценты, зла и заедает чужой век, мучая у себя в работницах свою
младшую сестру. „Она никуда не годна“, „для чего она живет?“, „Полезна ли она хоть кому-
нибудь?“ и т. д. Эти вопросы сбивают с толку молодого человека. Он решает убить ее,
обобрать, с тем чтоб сделать счастливою свою мать, живущую в уезде, избавить сестру,
живущую в компаньонках у одних помещиков, от сластолюбивых притязаний главы этого
помещичьего семейства — притязаний, грозящих ей гибелью, докончить курс, ехать за
границу и потом всю жизнь быть честным, твердым, неуклонным в исполнении „гуманного
долга к человечеству“, чем уже, конечно, „загладится преступление“» <…>.
Однако после совершенного героем убийства процентщицы, по словам Достоевского,
«развертывается весь психологический процесс преступления. Неразрешимые вопросы
восстают перед убийцею, неподозреваемые и неожиданные чувства мучают его сердце.
Божия правда, земной закон берет свое, и он кончает тем, что принужден сам на себя
донести. Принужден, чтоб хотя погибнуть в каторге, но примкнуть опять к людям; чувство
разомкнутости и разъединенности с человечеством, которое он ощутил тотчас же по
совершении преступления, замучило его. Закон правды и человеческая природа взяли свое
<…> Преступник сам решает принять муки, чтоб искупить свое дело».
«В повести моей есть, кроме того, намек на ту мысль, что налагаемое юридическ<ое>
наказание за преступление гораздо меньше устрашает преступника, чем думают
законодатели, отчасти потому, что он и сам его нравственно требует, — пишет далее
Достоевский. — Это видел я даже на самых неразвитых людях, на самой грубой
случайности. Выразить мне это хотелось именно на развитом, на нового поколения человеке,
чтоб была ярче и осязательнее видна мысль. Несколько случаев, бывших в самое последнее
время, убедили, что сюжет мой вовсе не эксцентричен. Именно, что убийца развитой и даже
хороших наклонностей молодой человек. Мне рассказывали прошлого года в Москве (верно)
об одном студенте, выключенном из университета <…> — что он решился разбить почту и
убить почтальона. Есть еще много следов в наших глазах о необыкновенной шатости
понятий, подвигающих на ужасные дела <…> Одним словом, я убежден, что сюжет мой
отчасти оправдывает современность» (XXVIII, кн. 2, 136-137).
Работа над повестью для «Русского вестника» горячо увлекла Достоевского. «Повесть,
которую я пишу теперь, будет, может быть, лучше всего, что я написал, если дадут мне
время ее окончить», — писал он 16 (28) сентября 1865 г. из Висбадена своему другу А. Е.
Врангелю (XXVIII, кн. 2, 140). Но чем далее Достоевский работал над нею и обдумывал ее
план, тем более разрастался, становился сложнее ее замысел. Он не только впитал в
переосмысленном виде материал ранее задуманных «Пьяненьких», но и превратился из
замысла краткой, одногеройной повести в замысел большого многогеройного романа. После
возвращения в Петербург, в конце ноября 1865 г., когда для произведения с августа по
октябрь было уже «много написано и готово», Достоевский, по собственным словам, «все
сжег» и «начал сызнова», по «новому плану» (XXVIII, кн 2, 150). С этого времени общие
очертания фабулы романа окончательно определились. Через месяц Достоевский мог
выслать начало его в «Русский вестник», продолжая лихорадочно работать над