Page 286 - Преступление и наказание

продолжением романа до конца 1866 г. параллельно с печатанием (как это было обычно для
него).
Творческая работа писателя над романом отражена в трех дошедших до нас записных
тетрадях. Достоевский сперва, в начальные дни августа 1865 г., решил писать роман от лица
главного героя (который в это время носил имя Василия), в форме его «исповеди»,
возникшей через несколько дней после преступления. На этой ступени действие начиналось,
по-видимому, с момента убийства ростовщицы, а внимание автора было уделено в первую
очередь психологии главного героя, его стремлению мысленно разобраться в происшедшем
и в самом себе. Вот образец самой ранней редакции (начало ее не сохранилось):

Глава 2

16 июня. Третьего дня ночью я начал описывать и четыре часа просидел. Это будет
документ…
Этих листов у меня никогда не отыщут. Подоконная доска у меня приподымается, и
этого никто не знает. Она уже давно приподымалась, и я давно уже знал. В случае нужды ее
можно приподнять и опять так положить, что если другой пошевелит, то и не подымет. Да и
в голову не придет. Туда под подоконник я все и спрятал. Я там два кирпича вынул…
Сейчас входила Настасья и мне щей принесла. Днем не успела. Тихонько от хозяйки. Я
поужинал и сам снес ей тарелку. Настасья ничего не говорит со мной. Она тоже чем-то как
будто недовольна.
Я остановился тогда на том, что, положив топор в дворницкую и дотащившись домой,
повалился на постель и лежал в забытьи. Должно быть, я так пролежал очень долго.
Случаюсь, что я как будто и просыпался и в эти минуты замечал, что уже давно ночь, а
встать мне не приходило в голову. Наконец, почти очнувшись совсем, я заметил, что стало
уже светло. Я лежал на моем диване навзничь, еще остолбенелый от сна и от забытья. До
меня смутно доносились страшные, отчаянные вопли с улицы, которые я каждую <ночь>
слышу под моим окном в третьем часу. «А вот уже из распивочных и пьяные выходят, —
подумал я, — третий чаc», — подумал и вдруг вскочил, точно меня сорвал кто с дивана.
«Как? третий час!». Я сел на диване — и тут всё, всё припомнил! Вдруг, в один миг, все
припомнил (VII, 6-7).
Затем Достоевский перенес время действия в прошлое, заставив героя рассказывать о
событиях «под судом»:
«Я под судом и всё расскажу. Я всё запишу. Я для себя пишу, но пусть прочтут и
другие, и все судьи мои, если хотят. Это исповедь. Ничего не утаю.
Как это все началось — нечего говорить. Начну прямо с того, как всё это исполнилось.
Дней за пять до этого дня я ходил как сумасшедший. Никогда не скажу, что я был тогда и в
самом деле сумасшедший, и не хочу себя этой ложью оправдывать. Не хочу, не хочу! Я был
в полном уме. Я говорю только, что ходил как сумасшедший, и это правда было. Я всё по
городу тогда ходил, так, слонялся, и до того доходило, что даже в забытье в какое-то впадал.
Это, впрочем, могло быть отчасти и от голоду, потому что, уже целый месяц, право, не знаю,
что ел. Хозяйка, видя, что я из университета вышел, не стала мне отпускать обеда. Так разве
Настасья что от себя принесет. Впрочем, что ж я! совсем не в том главная причина была!
голод был тут третьестепенная вещь и я очень хорошо помню, что даже и внимание не
обращал во всё то самое последнее время: хочу ли я есть или нет? Даже не чувствовал. Всё,
всё поглощалось моим проектом, чтоб привести его в исполнение. Я уже и не обдумывал его
тогда, в последнее время, когда слонялся, потому что уже прежде всё было обдумано и всё
порешил. А меня только тянуло, даже как-то механически тянуло поскорее всё исполнить и
порешить, чтоб уже как-нибудь да развязаться с этим. А отказаться я не мог… не мог… Я
болен делался, и если б это продлилось еще долее, то с ума бы сошел, или всё на себя
доказал, или… уж и не знаю, что было бы.
По правде, во всю эту последнюю неделю хорошо и отчетливо помню только то, как