Page 299 - Преступление и наказание

Стремясь исследовать сложный клубок философско-нравственных проблем своей
эпохи, Достоевский в то же время считал, что проблемы эти неразрывно связаны с
«вековечными» проблемами, всегда занимавшими величайшие умы человечества. Отсюда
его внимание к тем произведениям мировой литературы, которые в прошлом и в
современную ему эпоху поднимали вопросы, близкие к философско-нравственной
проблематике романа.
Раскольников — петербургский студент, русский юноша 1860-х годов. Но его
духовный мир сложным образом соотнесен в романе не только с духовным миром
современного ему поколения, но и с историческими образами прошлого, частично
названными (Наполеон, Магомет, шиллеровские герои), а частично не названными в романе
(пушкинские Германн, Борис Годунов, Самозванец; бальзаковский Растиньяк, Ласенер и т.
д.). Это позволило автору предельно расширить и углубить образ главного героя, придать
ему желаемую философскую масштабность.
В русской литературе XIX в. трагическая тема «Преступления и наказания» была
подготовлена творчеством Пушкина — романиста, поэта и драматурга. Основная сюжетная
коллизия «Пиковой дамы» — поединок полунищего бедняка Германна, наделенного
«профилем Наполеона» и «душой Мефистофеля», с доживающей свою жизнь, никому не
нужной старухой графиней через три десятилетия вновь ожила у Достоевского в трагическом
поединке Раскольникова с другой старухой — ростовщицей. Сам Достоевский указал на эту
связь, охарактеризовав пушкинского Германна как «колоссальное лицо, необычайный,
совершенно петербургский тип, — тип из петербургского периода» русской истории
(«Подросток», ч. 1, гл. VIII). Не менее тесно связан «бунт» Раскольникова с бунтом Евгения
из «Медного всадника». Но и Сильвио — герой повести «Выстрел», Борис Годунов,
страдающий от последствий своего преступления, Сальери с его мрачными, уединенными
сомнениями и нравственными терзаниями в определенной степени ввели Достоевского в
круг тех психологических и нравственных проблем, которые стоят в центре «Преступления и
наказания». Пушкин не только обрисовал душевные терзания честолюбивого, полного сил
молодого человека, страдающего от своего неравного положения в обществе, не только
впервые в русской литературе дал психологическую драму убийцы, являющегося жертвой
своего отравленного ядом индивидуализма, нравственно больного сознания. В
стихотворениях, посвященных Наполеону (в особенности в оде «Наполеон», 1821), поэт
очертил общие контуры той «наполеоновской» психологии, которая неотразимо притягивает
мысль Раскольникова. Позднее, в «Евгении Онегине» (гл. 2, XIV), «наполеоновские» мечты
рассматриваются Пушкиным уже как настроение не одного, но многих, безымянных
наполеонов, как черты целого нарождающегося общественного типа:
Мы все глядим в Наполеоны:
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно…
Поставленная Пушкиным проблема судьбы современного человека «наполеоновского»,
индивидуалистического склада с его «озлобленным умом» и «безмерными» мечтаньями, не
останавливающегося перед мыслью о преступлении, в новом аспекте получила развитие у
Лермонтова в «Маскараде» и «Герое нашего времени». В судьбе лермонтовских Вадима,
Печорина, Демона, в гоголевском Чарткове (в повести «Портрет») определенную роль
играли и индивидуалистические мотивы, и тема преступления, и мотив психологического
экспериментирования над собой (особенно отчетливо выраженный у Печорина).
Индивидуалистическое умонастроение, приводящее к противопоставлению отдельных
избранных людей толпе, колебания между «обычной» моралью толпы и преступлением были
характерны и для многих героев западноевропейской литературы. Таковы Мельмот-скиталец
Метьюрина, Медард Э. Т. А. Гофмана («Эликсиры сатаны»). Сочетание страстного протеста
против несправедливостей общества с повышенным чувством личности и горделивым
недоверием к «обыкновенным» людям было свойственно героям Байрона — Корсару, Ларе,
Манфреду. Встречается подобное умонастроение и в творчестве других западноевропейских