Page 308 - Преступление и наказание
P. 308

мира  «униженных и оскорбленных», сведение им духовной драмы  Раскольникова к драме
               юноши-«нигилиста» сужали идейное содержание романа, делая его анализ однолинейным и
               лишая трагедию Раскольникова в его интерпретации более глубокого и широкого социально-
               исторического  содержания.  Неразрывная  связь  трагедии  Раскольникова  со  страданиями
               окружающих,  отражение  в  самых  блужданиях  и  противоречиях  его  мысли  стремления
               широкой  массы  людей  к  решению  насущных  вопросов,  объективно  поставленных  перед
               ними  жизнью, —  эти  важнейшие  стороны  идейной  концепции  Достоевского  не  получили
               отражения в предложенной Страховым трактовке романа. Несмотря на стремление критика
               отделить «Преступление и наказание» от произведений «антинигилистической литературы»
               1860-х годов, трактовка эта всё же заставляла его рассматривать роман в узкой перспективе
               борьбы  с  «нигилизмом»  и  отношения  к  нему  автора,  а  это  не  позволяло  раскрыть
               философской глубины и масштабности мысли писателя.
                     По позднейшему свидетельству Страхова, Достоевский остался доволен его статьей о
               «Преступлении  и  наказании»,  сказав  о  ней  критику:  «Вы  один  меня  поняли».267Однако
               оценку  эту  можно  считать  скорее  признанием  верного  истолкования  Страховым  в
               приведенных  выше  отрывках  отдельных  существенных  слоев  авторского  замысла,  чем
               выражением  солидарности  Достоевского  с  критиком  в  общем,  более  широком  понимании
               романа.
                     После  статей  Писарева  и  Страхова  третьей,  наиболее  значительной  из  критических
               статей, опубликованных в 1867 г. после окончания печатания романа в «Русском вестнике»,
               была  статья  романиста  Н.  Д.  Ахшарумова,  сосредоточившегося  по  преимуществу  на
               психологической стороне романа и на оценке отдельных его персонажей, из которых самыми
               удачными  он  признал  наряду  с  Раскольниковым  семью  Мармеладовых,  Порфирия  и
               Свидригайлова. Ахшарумов верно почувствовал необычность поэтики романа, но не смог ее
               верно  осмыслить:  в  образе  Раскольникова  он  усмотрел  противоречие  между  внешним
               обликом  героя  —  «мальчика,  недоучившегося  в  школе»  —  и  вложенным  в  него  сложным
               духовным миром автора, вследствие чего Раскольников наделен несвойственными ему будто
               бы  чертами  Гамлета  и  Фауста,  облагораживающими  и  возвышающими  его.  Наиболее
               глубокая  мысль,  высказанная  Ахшарумовым  в  его  статье, —  мысль  о  нераздельности  в
               романе  «преступления»  и  «наказания».  Последнее  в  соответствии  с  замыслом  писателя
               критик оценил не как внешнее, юридическое, но прежде всего как внутреннее нравственное
               наказание,  настигшее  преступника  сразу  после  совершения  преступления  и  потенциально
               заложенное уже в его замысле: «За преступлением следует наказание. „Следует“ , впрочем,
               мало  сказать;  это  слово  далеко  не  передает  той  неразрывной  связи,  какую  автор  провел
               между двумя сторонами своей задачи. Наказание начинается раньше, чем дело совершено.
               Оно  родилось  вместе  с  ним,  срослось  с  ним в  зародыше,  неразлучно  идет  с ним  рядом,  с
               первой  идеи  о  нем,  с  первого  представления.  Муки,  переносимые  Раскольниковым  под
               конец, когда дело уже сделано, до того превосходят слабую силу его, что мы удивляемся, как
               он их вынес. В сравнении с этими муками всякая казнь бледнеет. Это сто раз хуже казни —
               это пытка и злейшая изо всех, — пытка нравственная».268
                     Ахшарумов тонко уловил особое умение автора «Преступления и наказания» втянуть
               читателя в круг мыслей и чувств героя, заставить его активно внутренне сопереживать драму
               последнего:  «Нас  заставляют  смотреть  на  то,  что  мы  не  желали  бы  видеть,  и  принимать
               душою  участие  в  том,  что  нам  ненавистно  <…>  Мы  не  можем  себя  отделить  от  него
               (Раскольникова. —  Ред.  ),  несмотря  на  то,  что  он  гадок  нам  <…>  мы  стали  его
               соучастниками; у нас голова кружится так же, как у него; мы оступаемся и скользим вместе с
               ним и вместе с ним чувствуем на себе неотразимое притяжение бездны».269
                     На  защиту  романа  от  критиков,  обвинявших  автора  в  том,  что  он  «хотел  в
               Раскольникове изобразить представителя молодого поколения», тогда же встал Н. С. Лесков
               в  анонимном  отзыве  об  «Идиоте»,  где  он  главным  «внутренним  достоинством»  романа
               признал глубокий «психологический анализ».270
                     В  том  же  1869  г.  В.  Р.  Зотов  (?),  автор  краткого  очерка  литературной  деятельности
   303   304   305   306   307   308   309   310   311   312   313