Page 28 - Лошадиная фамилия
P. 28
что-то сказать, о чем-то спросить, но она не находит слов, ей неловко, страшно, мешает
радость…
– Знаете что? – говорит она, не глядя на меня.
– Что? – спрашиваю я.
– Давайте еще раз… прокатим.
Мы взбираемся по лестнице на гору. Опять я сажаю бледную, дрожащую Наденьку в санки,
опять мы летим в страшную пропасть, опять ревет ветер и жужжат полозья, и опять при
самом сильном и шумном разлете санок я говорю вполголоса:
– Я люблю вас, Наденька!
Когда санки останавливаются, Наденька окидывает взглядом гору, по которой мы только что
катили, потом долго всматривается в мое лицо, вслушивается в мой голос, равнодушный и
бесстрастный, и вся, вся, даже муфта и башлык ее, вся ее фигурка выражают крайнее
недоумение. И на лице у нее написано: «В чем же дело? Кто произнес
те слова? Он или мне только послышалось?»
Эта неизвестность беспокоит ее, выводит из терпения. Бедная девочка не отвечает на
вопросы, хмурится, готова заплакать.
– Не пойти ли нам домой? – спрашиваю я.
– А мне… мне нравится это катанье, – говорит она, краснея. – Не проехаться ли нам еще
раз?
Ей «нравится» это катанье, а между тем, садясь в санки, она, как и в те разы, бледна, еле
дышит от страха, дрожит.
Мы спускаемся в третий раз, и я вижу, как она смотрит мне в лицо, следит за моими губами.
Но я прикладываю к губам платок, кашляю и, когда достигаем середины горы, успеваю
вымолвить:
– Я люблю вас, Надя!
И загадка остается загадкой! Наденька молчит, о чем-то думает… Я провожаю ее с катка
домой, она старается идти тише, замедляет шаги и все ждет, не скажу ли я ей тех слов. И я
вижу, как страдает ее душа, как она делает усилия над собой, чтобы не сказать:
– Не может же быть, чтоб их говорил ветер! И я не хочу, чтобы это говорил ветер!
На другой день утром я получаю записочку: «Если пойдете сегодня на каток, то заходите за
мной.
Н.». И с этого дня я с Наденькой начинаю каждый день ходить на каток, и, слетая вниз на
санках, я всякий раз произношу вполголоса одни и те же слова:
– Я люблю вас, Надя!
Скоро Наденька привыкает к этой фразе, как к вину или морфию. Она жить без нее не может.
Правда, лететь с горы по-прежнему страшно, но теперь уже страх и опасность придают
особое очарование словам о любви, словам, которые по-прежнему составляют загадку и
томят душу. Подозреваются все те же двое: я и ветер… Кто из двух признается ей в любви,
она не знает, но ей, по-видимому, уже все равно; из какого сосуда ни пить – все равно, лишь
Page 28/30
