Page 1 - Тоска
P. 1

Тоска

                                                 Кому повем печаль мою?..

                     Вечерние  сумерки.  Крупный  мокрый  снег  лениво  кружится  около  только  что
               зажженных фонарей и тонким мягким пластом ложится на крыши, лошадиные спины, плечи,
               шапки.  Извозчик  Иона  Потапов  весь  бел,  как  привидение.  Он  согнулся,  насколько  только
               возможно согнуться живому телу, сидит на козлах и не шевельнется. Упади на него целый
               сугроб, то и тогда бы, кажется, он не нашел нужным стряхивать с себя снег… Его лошаденка
               тоже  бела  и  неподвижна.  Своею  неподвижностью,  угловатостью  форм  и  палкообразной
               прямизною ног она даже вблизи похожа на копеечную пряничную лошадку.  Она, по всей
               вероятности,  погружена  в  мысль.  Кого  оторвали  от  плуга,  от  привычных  серых  картин  и
               бросили  сюда,  в  этот  омут,  полный  чудовищных  огней,  неугомонного  треска  и  бегущих
               лошадей, тому нельзя не думать…
                     Иона и его лошаденка не двигаются с места уже давно. Выехали они со двора еще до
               обеда,  а  почина  все  нет  и  нет.  Но  вот  на  город  спускается  вечерняя  мгла.  Бледность
               фонарных огней уступает свое место живой краске, и уличная суматоха становится шумнее.
                     – Извозчик,  на  Выборгскую! –  слышит  Иона. –  Извозчик!  Иона  вздрагивает  и  сквозь
               ресницы, облепленные снегом, видит военного в шинели с капюшоном.
                     – На Выборгскую! – повторяет военный. – Да ты спишь, что ли? На Выборгскую!
                     В знак согласия Иона дергает вожжи, отчего со спины лошади и с его плеч сыплются
               пласты  снега…  Военный  садится  в  сани.  Извозчик  чмокает  губами,  вытягивает
               по-лебединому шею, приподнимается и больше по привычке, чем по нужде, машет кнутом.
               Лошаденка  тоже  вытягивает  шею,  кривит  свои  палкообразные  ноги  и  нерешительно
               двигается с места…
                     – Куда  прешь,  леший! –  на  первых  же  порах  слышит  Иона  возгласы  из  темной
               движущейся взад и вперед массы. – Куда черти несут? Пррава держи!
                     – Ты ездить не умеешь! Права держи! – сердится военный.
                     Бранится  кучер  с  кареты,  злобно  глядит  и  стряхивает  с  рукава  снег  прохожий,
               перебегавший дорогу и налетевший плечом на морду лошаденки. Иона ерзает на козлах, как
               на иголках, тыкает в стороны локтями и водит глазами, как угорелый, словно не понимает,
               где он и зачем он здесь.
                     – Какие все подлецы! – острит военный. – Так и норовят столкнуться с тобой или под
               лошадь попасть. Это они сговорились.
                     Иона  оглядывается  на  седока  и  шевелит  губами…  Хочет  он,  по-видимому,  что-то
               сказать, но из горла не выходит ничего, кроме сипенья.
                     – Что? – спрашивает военный.
                     Иона кривит улыбкой рот, напрягает свое горло и сипит:
                     – А у меня, барин, тово… сын на этой педеле помер.
                     – Гм!.. Отчего же он умер?
                     Иона оборачивается всем туловищем к седоку и говорит:
                     – А  кто  ж  его  знает!  Должно,  от  горячки…  Три  дня  полежал  в  больнице  и  помер…
               Божья воля.
                     – Сворачивай, дьявол! – раздается в потемках. – Повылазило, что ли, старый пес! Гляди
               глазами!
                     – Поезжай, поезжай… – говорит седок. – Этак мы и до завтра не доедем. Подгони-ка!
                     Извозчик  опять  вытягивает  шею,  приподнимается  и  с  тяжелой  грацией  взмахивает
               кнутом.  Несколько  раз  потом  оглядывается  он  на  седока,  но  тот  закрыл  глаза  и,
               по-видимому,  не  расположен  слушать.  Высадив  его  на  Выборгской,  он  останавливается  у
               трактира, сгибается на козлах и опять не шевельнется… Мокрый снег опять красит набело
               его и лошаденку. Проходит час, другой…
                     По тротуару, громко стуча калошами и перебраниваясь, проходят трое молодых людей:
   1   2   3