Page 2 - Тоска

двое из них высоки и тонки, третий мал и горбат.
– Извозчик, к Полицейскому мосту! – кричит дребезжащим голосом горбач. – Троих…
двугривенный!
Иона дергает вожжами и чмокает. Двугривенный цена не сходная, но ему не до цены…
Что рубль, что пятак – для него теперь все равно, были бы только седоки… Молодые люди,
толкаясь и сквернословя, подходят к саням и все трое сразу лезут на сиденье. Начинается
решение вопроса: кому двум сидеть, а кому третьему стоять? После долгой перебранки,
капризничанья и попреков приходят к решению, что стоять должен горбач, как самый
маленький.
– Ну, погоняй! – дребезжит горбач, устанавливаясь и дыша в затылок Ионы. – Лупи! Да
и шапка же у тебя, братец! Хуже во всем Петербурге не найти…
– Гы-ы… гы-ы… – хохочет Иона. – Какая есть…
– Ну ты, какая есть, погоняй! Этак ты всю дорогу будешь ехать? Да? А по шее?..
– Голова трещит… – говорит один из длинных. – Вчера у Дукмасовых мы вдвоем с
Васькой четыре бутылки коньяку выпили.
– Не понимаю, зачем врать! – сердится другой длинный. – Врет, как скотина.
– Накажи меня бог, правда…
– Это такая же правда, как то, что вошь кашляет.
– Гы-ы! – ухмыляется Иона. – Ве-еселые господа!
– Тьфу, чтоб тебя черти!.. – возмущается горбач. – Поедешь ты, старая холера, или нет?
Разве так ездят? Хлобысни-ка ее кнутом! Но, черт! Но! Хорошенько ее!
Иона чувствует за своей спиной вертящееся тело и голосовую дрожь горбача. Он
слышит обращенную к нему ругань, видит людей, и чувство одиночества начинает
мало-помалу отлегать от груди. Горбач бранится до тех пор, пока не давится вычурным,
шестиэтажным ругательством и не разражается кашлем. Длинные начинают говорить о
какой-то Надежде Петровне. Иона оглядывается на них. Дождавшись короткой паузы, он
оглядывается еще раз и бормочет:
– А у меня на этой неделе… тово… сын помер!
– Все помрем… – вздыхает горбач, вытирая после кашля губы. – Ну, погоняй, погоняй!
Господа, я решительно не могу дальше так ехать! Когда он нас довезет?
– А ты его легонечко подбодри… в шею!
– Старая холера, слышишь? Ведь шею накостыляю!.. С вашим братом церемониться,
так пешком ходить!.. Ты слышишь, Змей Горыныч? Или тебе плевать на наши слова?
И Иона больше слышит, чем чувствует, звуки подзатыльника.
– Гы-ы… – смеется он. – Веселые господа… дай бог здоровья!
– Извозчик, ты женат? – спрашивает длинный.
– Я-то? Гы-ы… ве-еселые господа! Таперя у меня одна жена – сырая земля…
Хи-хо-хо… Могила то есть!.. Сын-то вот помер, а я жив… Чудное дело, смерть дверью
обозналась… Заместо того, чтоб ко мне идтить, она к сыну…
И Иона оборачивается, чтобы рассказать, как умер его сын, но тут горбач легко
вздыхает и заявляет, что, слава богу, они наконец приехали. Получив двугривенный, Иона
долго глядит вслед гулякам, исчезающим в темном подъезде. Опять он одинок, и опять
наступает для него тишина… Утихшая ненадолго тоска появляется вновь и распирает грудь
еще с большей силой. Глаза Ионы тревожно и мученически бегают по толпам, снующим по
обе стороны улицы: не найдется ли из этих тысяч людей хоть один, который выслушал бы
его? Но толпы бегут, не замечая ни его, ни тоски… Тоска громадная, не знающая границ.
Лопни грудь Ионы и вылейся из нее тоска, так она бы, кажется, весь свет залила, но тем не
менее ее не видно. Она сумела поместиться в такую ничтожную скорлупу, что ее не увидишь
днем с огнем…
Иона видит дворника с кульком и решает заговорить с ним.
– Милый, который теперь час будет? – спрашивает он.
– Десятый… Чего же стал здесь? Проезжай!