Page 75 - История одного города

Происшествие это произвело сильное впечатление на глуповцев. Стали доискиваться,
откуда явилась Пфейферша. Одни говорили, что она не более как интриганка, которая, с
ведома мужа, задумала овладеть Грустиловым, чтобы вытеснить из города аптекаря
Зальцфиша, делавшего Пфейферу сильную конкуренцию. Другие утверждали, что
Пфейферша еще в вольном городе Гамбурге полюбила Грустилова за его меланхолический
вид и вышла замуж за Пфейфера единственно затем, чтобы соединиться с Грустиловым и
сосредоточить на себе ту чувствительность, которую он бесполезно растрачивал на такие
пустые зрелища, как токованье тетеревов и кокоток.
Как бы то ни было, нельзя отвергать, что это была женщина далеко не дюжинная. Из
оставшейся после нее переписки видно, что она находилась в сношениях со всеми
знаменитейшими мистиками и пиетистами того времени и что Лабзин, например, посвятил
ей те избраннейшие свои сочинения, которые не предназначались для печати. Сверх того,
она написала несколько романов, из которых в одном, под названием "Скиталица Доротея",
изобразила себя в наилучшем свете. "Она была привлекательна на вид, — писалось в этом
романе о героине, — но хотя многие мужчины желали ее ласк, она оставалась холодною и
как бы загадочною. Тем не менее душа ее жаждала непрестанно, и когда в этих поисках
встретилась с одним знаменитым химиком (так называла она Пфейфера), то прилепилась к
нему бесконечно. Но при первом же земном ощущении она поняла, что жажда ее не
удовлетворена"… и т. д.
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало
греховную бездну, на дне которой метались черти. Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже
тетерева — и все огненные. Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его
кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но
что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что не один он погряз, но в лице
его погряз и весь Глупов.
— За всех ответить или всех спасти! — кричал он, цепенея от страха, — и, конечно,
решился спасти.
На другой день, ранним утром, глуповцы были изумлены, услыхав мерный звон
колокола, призывавший жителей к заутрене. Давным-давно уже не раздавался этот звон, так
что глуповцы даже забыли об нем. Многие думали, что где-нибудь горит; но вместо пожара
увидели зрелище более умилительное. Без шапки, в разодранном вицмундире, с опущенной
долу головой и бия себя в перси, шел Грустилов впереди процессии, состоявшей, впрочем,
лишь из чинов полицейской и пожарной команды. Сзади процессии следовала Пфейферша,
без кринолина; с одной стороны ее конвоировала Аксиньюшка, с другой — знаменитый
юродивый Парамоша, заменивший в любви глуповцев не менее знаменитого Архипушку,
который сгорел таким трагическим образом в общий пожар (см. "Соломенный город").
Отслушав заутреню, Грустилов вышел из церкви ободренный и, указывая Пфейферше
на вытянувшихся в струнку пожарных и полицейских солдат ("кои и во время глуповского
беспутства втайне истинному богу верны пребывали", присовокупляет летописец), сказал:
— Видя внезапное сих людей усердие, я в точности познал, сколь быстрое имеет
действие сия вещь, которую вы, сударыня моя, внутренним словом справедливо именуете.
И потом, обращаясь к квартальным, прибавил:
— Дайте сим людям, за их усердие, по гривеннику!
— Рады стараться, ваше высокородие! — гаркнули в один голос полицейские и скорым
шагом направились в кабак.
Таково было первое действие Грустилова после внезапного его обновления. Затем он
отправился к Аксиньюшке, так как без ее нравственной поддержки никакого успеха в
дальнейшем ходе дела ожидать было невозможно.
Аксиньюшка жила на самом краю города, в какой-то землянке, которая скорее похожа
была на кротовью нору, нежели на человеческое жилище. С ней же, в нравственном
сожитии, находился и блаженный Парамоша. Сопровождаемый Пфейфершей, Грустилов
ощупью спустился по темной лестнице и едва мог нащупать дверь. Зрелище,