Page 4 - Обломов

Так и сделал. После чаю он уже приподнялся с своего ложа и чуть было не встал,
поглядывая на туфли, он даже начал спускать к ним одну ногу с постели, но тотчас же опять
подобрал ее.
Пробило половина десятого, Илья Ильич встрепенулся.
— Что ж это я в самом деле? — сказал он вслух с досадой. — Надо совесть знать: пора
за дело! Дай только волю себе, так и…
— Захар! — закричал он.
В комнате, которая отделялась только небольшим коридором от кабинета Ильи Ильича,
послышалось сначала точно ворчанье цепной собаки, потом стук спрыгнувших откуда-то
ног. Это Захар спрыгнул с лежанки, на которой обыкновенно проводил время, сидя
погруженный в дремоту.
В комнату вошел пожилой человек, в сером сюртуке, с прорехою под мышкой, откуда
торчал клочок рубашки, в сером же жилете, с медными пуговицами, с голым, как колено,
черепом и с необъятно широкими и густыми русыми с проседью бакенбардами, из которых
каждой стало бы на три бороды.
Захар не старался изменить не только данного ему богом образа, но и своего костюма, в
котором ходил в деревне. Платье ему шилось по вывезенному им из деревни образцу. Серый
сюртук и жилет нравились ему и потому, что в этой полуформенной одежде он видел слабое
воспоминание ливреи, которую он носил некогда, провожая покойных господ в церковь или
в гости, а ливрея в воспоминаниях его была единственною представительницею достоинства
дома Обломовых.
Более ничто не напоминало старику барского широкого и покойного быта в глуши
деревни. Старые господа умерли, фамильные портреты остались дома и, чай, валяются
где-нибудь на чердаке, предания о старинном быте и важности фамилии всё глохнут или
живут только в памяти немногих, оставшихся в деревне же стариков. Поэтому для Захара
дорог был серый сюртук: в нем да еще в кое-каких признаках, сохранившихся в лице и
манерах барина, напоминавших его родителей, и в его капризах, на которые хотя он и
ворчал, и про себя и вслух, но которые между тем уважал внутренне, как проявление барской
воли, господского права, видел он слабые намеки на отжившее величие.
Без этих капризов он как-то не чувствовал над собой барина, без них ничто не
воскрешало молодости его, деревни, которую они покинули давно, и преданий об этом
старинном доме, единственной хроники, веденной старыми слугами, няньками, мамками и
передаваемой из рода в род.
Дом Обломовых был когда-то богат и знаменит в своей стороне, но потом, бог знает
отчего, все беднел, мельчал и наконец незаметно потерялся между не старыми дворянскими
домами. Только поседевшие слуги дома хранили и передавали друг другу верную память о
минувшем, дорожа ею, как святынею.
Вот отчего Захар так любил свой серый сюртук. Может быть, и бакенбардами своими
он дорожил потому, что видел в детстве своем много старых слуг с этим старинным,
аристократическим украшением.
Илья Ильич, погруженный в задумчивость, долго не замечал Захара. Захар стоял перед
ним молча. Наконец он кашлянул.
— Что ты? — спросил Илья Ильич.
— Ведь вы звали?
— Звал? Зачем же это я звал — не помню! — отвечал он потягиваясь. — Поди пока к
себе, а я вспомню.
Захар ушел, а Илья Ильич продолжал лежать и думать о проклятом письме.
Прошло с четверть часа.
— Ну, полно лежать! — сказал он, — надо же встать… А впрочем, дай-ка я прочту еще
раз со вниманием письмо старосты, а потом уж и встану. — Захар!
Опять тот же прыжок и ворчанье сильнее. Захар вошел, а Обломов опять погрузился в
задумчивость. Захар стоял минуты две, неблагосклонно, немного стороной посматривая на