Page 8 - Обломов

— Э-э-э! слишком проворно! Видишь, еще что! Не сейчас ли прикажете? А ты мне не
смей и напоминать о квартире. Я уж тебе запретил раз, а ты опять. Смотри!
— Что ж мне делать-то? — отозвался Захар.
— Что ж делать? — вот он чем отделывается от меня! — отвечал Илья Ильич. — Он
меня спрашивает! Мне что за дело? Ты не беспокой меня, а там как хочешь, так и
распорядись, только чтоб не переезжать. Не может постараться для барина!
— Да как же, батюшка, Илья Ильич, я распоряжусь? — начал мягким сипеньем
Захар. — Дом-то не мой: как же из чужого дома не переезжать, коли гонят? Кабы мой дом
был, так я бы с великим моим удовольствием…
— Нельзя ли их уговорить как-нибудь. «Мы, дескать, живем давно, платим исправно».
— Говорил, — сказал Захар.
— Ну, что ж они?
— Что! Наладили свое: «Переезжайте, говорят, нам нужно квартиру переделывать».
Хотят из докторской и из этой одну большую квартиру сделать, к свадьбе хозяйского сына.
— Ах ты, боже мой! — с досадой сказал Обломов. — Ведь есть же этакие ослы, что
женятся!
Он повернулся на спину.
— Вы бы написали, сударь, к хозяину, — сказал Захар, — так, может быть, он бы вас
не тронул, а велел бы сначала вон ту квартиру ломать.
Захар при этом показал рукой куда-то направо.
— Ну хорошо, как встану, напишу… Ты ступай к себе, а я подумаю. Ничего ты не
умеешь сделать, — добавил он, — мне и об этой дряни надо самому хлопотать.
Захар ушел, а Обломов стал думать.
Но он был в затруднении, о чем думать: о письме ли старосты, о переезде ли на новую
квартиру, приняться ли сводить счеты? Он терялся в приливе житейских забот и все лежал,
ворочаясь с боку на бок. По временам только слышались отрывистые восклицания: «Ах,
боже мой! Трогает жизнь, везде достает».
Неизвестно, долго ли бы еще пробыл он в этой нерешительности, но в передней
раздался звонок.
— Уж кто-то и пришел! — сказал Обломов, кутаясь в халат. — А я еще не вставал —
срам да и только! Кто бы это так рано?
И он, лежа, с любопытством глядел на двери.

II

Вошел молодой человек лет двадцати пяти, блещущий здоровьем, с смеющимися
щеками, губами и глазами. Зависть брала смотреть на него.
Он был причесан и одет безукоризненно, ослеплял свежестью лица, белья, перчаток и
фрака. По жилету лежала изящная цепочка, с множеством мельчайших брелоков. Он вынул
тончайший батистовый платок, вдохнул ароматы Востока, потом небрежно провел им по
лицу, по глянцевитой шляпе и обмакнул лакированные сапоги.
— А, Волков, здравствуйте! — сказал Илья Ильич.
— Здравствуйте, Обломов, — говорил блистающий господин, подходя к нему.
— Не подходите, не подходите: вы с холода! — сказал тот.
— О баловень, сибарит! — говорил Волков, глядя, куда бы положить шляпу, и, видя
везде пыль, не положил никуда, раздвинул обе полы фрака, чтобы сесть, но, посмотрев
внимательно на кресло, остался на ногах.
— Вы еще не вставали! Что это на вас за шлафрок? Такие давно бросили носить, —
стыдил он Обломова.
— Это не шлафрок, а халат, — сказал Обломов, с любовью кутаясь в широкие полы
халата.