Page 185 - Преступление и наказание
P. 185
ботиночки выбрала, потому у ней вкус есть, вы не знаете… Тут же в лавке так и заплакала,
при купцах-то, что недостало… Ах, как было жалко смотреть.
— Ну и понятно после того, что вы… так живете, — сказал с горькою усмешкой
Раскольников.
— А вам разве не жалко? Не жалко? — вскинулась опять Соня, — ведь вы, я знаю, вы
последнее сами отдали, еще ничего не видя. А если бы вы всё-то видели, о господи! А
сколько, сколько раз я ее в слезы вводила! Да на прошлой еще неделе! Ох, я! Всего за
неделю до его смерти. Я жестоко поступила! И сколько, сколько раз я это делала. Ах как
теперь целый день вспоминать было больно!
Соня даже руки ломала говоря, от боли воспоминания.
— Это вы-то жестокая?
— Да я, я! Я пришла тогда, — продолжала она плача, — а покойник и говорит: «прочти
мне, говорит, Соня, у меня голова что-то болит, прочти мне… вот книжка», — какая-то
книжка у него, у Андрея Семеныча достал, у Лебезятникова, тут живет, он такие смешные
книжки всё доставал. А я говорю: «мне идти пора», так и не хотела прочесть, а зашла я к
ним, главное чтоб воротнички показать Катерине Ивановне; мне Лизавета, торговка,
воротнички и нарукавнички дешево принесла, хорошенькие, новенькие и с узором. А
Катерине Ивановне очень понравились, она надела и в зеркало посмотрела на себя, и очень,
очень ей понравились: «подари мне, говорит, их, Соня, пожалуйста». Пожалуйста
попросила, и уж так ей хотелось. А куда ей надевать! Так: прежнее, счастливое время только
вспомнилось! Смотрится на себя в зеркало, любуется, и никаких-то, никаких-то у ней
платьев нет, никаких-то вещей, вот уж сколько лет! И ничего-то она никогда ни у кого не
попросит; гордая, сама скорей отдаст последнее, а тут вот попросила, — так уж ей
понравились! А я и отдать пожалела, «на что вам, говорю, Катерина Ивановна?» Так и
сказала, «на что». Уж этого-то не надо было бы ей говорить! Она так на меня посмотрела, и
так ей тяжело-тяжело стало, что я отказала, и так это было жалко смотреть… И не за
воротнички тяжело, а за то, что я отказала, я видела. Ах, так бы, кажется, теперь всё
воротила, всё переделала, все эти прежние слова… Ох, я… да что!.. вам ведь всё равно!
— Эту Лизавету торговку вы знали?
— Да… А вы разве знали? — с некоторым удивлением переспросила Соня.
— Катерина Ивановна в чахотке, в злой; она скоро умрет, — сказал Раскольников,
помолчав и не ответив на вопрос.
— Ох, нет, нет, нет! — И Соня бессознательным жестом схватила его за обе руки, как
бы упрашивая, чтобы нет.
— Да ведь это ж лучше, коль умрет.
— Нет, не лучше, не лучше, совсем не лучше! — испуганно и безотчетно повторяла
она.
— А дети-то? Куда ж вы тогда возьмете их, коль не к вам?
— Ох, уж не знаю! — вскрикнула Соня почти в отчаянии и схватилась за голову. Видно
было, что эта мысль уж много-много раз в ней самой мелькала, и он только вспугнул опять
эту мысль.
— Ну а коль вы, еще при Катерине Ивановне, теперь, заболеете и вас в больницу
свезут, ну что тогда будет? — безжалостно настаивал он.
— Ах, что вы, что вы! Этого-то уж не может быть! — и лицо Сони искривилось
страшным испугом.
— Как не может быть? — продолжал Раскольников с жесткой усмешкой, — не
застрахованы же вы? Тогда что с ними станется? На улицу всею гурьбой пойдут, она будет
кашлять и просить, и об стену где-нибудь головой стучать, как сегодня, а дети плакать… А
там упадет, в часть свезут, в больницу, умрет, а дети…
— Ох, нет!.. Бог этого не попустит! — вырвалось наконец из стесненной груди у Сони.
Она слушала, с мольбой смотря на него и складывая в немой просьбе руки, точно от него всё
и зависело.