Page 185 - Преступление и наказание
P. 185

ботиночки выбрала, потому у ней вкус есть, вы не знаете… Тут же в лавке так и заплакала,
               при купцах-то, что недостало… Ах, как было жалко смотреть.
                     — Ну  и  понятно  после  того,  что  вы…  так  живете, —  сказал  с  горькою  усмешкой
               Раскольников.
                     — А вам разве не жалко? Не жалко? — вскинулась опять Соня, — ведь вы, я знаю, вы
               последнее  сами  отдали,  еще  ничего  не  видя.  А  если  бы  вы  всё-то  видели,  о  господи!  А
               сколько,  сколько  раз  я  ее  в  слезы  вводила!  Да  на  прошлой  еще  неделе!  Ох,  я!  Всего  за
               неделю до его смерти. Я жестоко поступила!  И сколько, сколько раз я это делала. Ах как
               теперь целый день вспоминать было больно!
                     Соня даже руки ломала говоря, от боли воспоминания.
                     — Это вы-то жестокая?
                     — Да я, я! Я пришла тогда, — продолжала она плача, — а покойник и говорит: «прочти
               мне,  говорит,  Соня,  у  меня  голова  что-то  болит,  прочти  мне…  вот  книжка», —  какая-то
               книжка у него, у Андрея Семеныча достал, у Лебезятникова, тут живет, он такие смешные
               книжки всё доставал. А я говорю: «мне идти пора», так и не хотела прочесть, а зашла я к
               ним,  главное  чтоб  воротнички  показать  Катерине  Ивановне;  мне  Лизавета,  торговка,
               воротнички  и  нарукавнички  дешево  принесла,  хорошенькие,  новенькие  и  с  узором.  А
               Катерине Ивановне очень понравились, она надела и в зеркало посмотрела на себя, и очень,
               очень  ей  понравились:  «подари  мне,  говорит,  их,  Соня,  пожалуйста».  Пожалуйста
               попросила, и уж так ей хотелось. А куда ей надевать! Так: прежнее, счастливое время только
               вспомнилось!  Смотрится  на  себя  в  зеркало,  любуется,  и  никаких-то,  никаких-то  у  ней
               платьев нет, никаких-то вещей, вот уж сколько лет! И ничего-то она никогда ни у кого не
               попросит;  гордая,  сама  скорей  отдаст  последнее,  а  тут  вот  попросила, —  так  уж  ей
               понравились!  А  я  и  отдать  пожалела,  «на  что  вам,  говорю,  Катерина  Ивановна?»  Так  и
               сказала, «на что». Уж этого-то не надо было бы ей говорить! Она так на меня посмотрела, и
               так  ей  тяжело-тяжело  стало,  что  я  отказала,  и  так  это  было  жалко  смотреть…  И  не  за
               воротнички  тяжело,  а  за  то,  что  я  отказала,  я  видела.  Ах,  так  бы,  кажется,  теперь  всё
               воротила, всё переделала, все эти прежние слова… Ох, я… да что!.. вам ведь всё равно!
                     — Эту Лизавету торговку вы знали?
                     — Да… А вы разве знали? — с некоторым удивлением переспросила Соня.
                     — Катерина  Ивановна  в  чахотке,  в  злой;  она  скоро  умрет, —  сказал  Раскольников,
               помолчав и не ответив на вопрос.
                     — Ох, нет, нет, нет! — И Соня бессознательным жестом схватила его за обе руки, как
               бы упрашивая, чтобы нет.
                     — Да ведь это ж лучше, коль умрет.
                     — Нет,  не  лучше,  не  лучше,  совсем  не  лучше! —  испуганно и  безотчетно  повторяла
               она.
                     — А дети-то? Куда ж вы тогда возьмете их, коль не к вам?
                     — Ох, уж не знаю! — вскрикнула Соня почти в отчаянии и схватилась за голову. Видно
               было, что эта мысль уж много-много раз в ней самой мелькала, и он только вспугнул опять
               эту мысль.
                     — Ну  а  коль  вы,  еще  при  Катерине  Ивановне,  теперь,  заболеете  и  вас  в  больницу
               свезут, ну что тогда будет? — безжалостно настаивал он.
                     — Ах,  что  вы,  что  вы!  Этого-то  уж  не  может  быть! —  и  лицо  Сони  искривилось
               страшным испугом.
                     — Как  не  может  быть? —  продолжал  Раскольников  с  жесткой  усмешкой, —  не
               застрахованы же вы? Тогда что с ними станется? На улицу всею гурьбой пойдут, она будет
               кашлять и просить, и об стену где-нибудь головой стучать, как сегодня, а дети плакать… А
               там упадет, в часть свезут, в больницу, умрет, а дети…
                     — Ох, нет!.. Бог этого не попустит! — вырвалось наконец из стесненной груди у Сони.
               Она слушала, с мольбой смотря на него и складывая в немой просьбе руки, точно от него всё
               и зависело.
   180   181   182   183   184   185   186   187   188   189   190