Page 2 - Кавказ

картуз, целуясь с ней, крестя ее. Третий звонок оглушил меня, тронувшийся поезд поверг
в оцепенение. Поезд расходился, мотаясь, качаясь, потом стал нести ровно, на всех
парах... Кондуктору, который проводил ее ко мне и перенес ее вещи, я ледяной рукой
сунул десятирублевую бумажку.

Войдя, она даже не поцеловала меня, только жалостно улыбнулась, садясь на диван и
снимая, отцепляя от волос шляпку.

- Я совсем не могла обедать, - сказала она. - Я думала, что не выдержу эту страшную
роль до конца. И ужасно хочу пить. Дай мне нарзану, - сказала она, в первый раз говоря
мне ты. - Я убеждена, что он поедет вслед за мною. Я дала ему два адреса, Геленджик и
Гагры. Ну вот, он и будет дня через три-четыре в Геленджике. Но бог с ним, лучше
смерть, чем эти муки...

Утром, когда я вышел в коридор, в нем было солнечно, душно, из уборных пахло
мылом, одеколоном и всем, чем пахнет людный вагон утром. За мутными от пыли и
нагретыми окнами шла ровная выжженная степь, видны были пыльные широкие дороги,
арбы, влекомые волами, мелькали железнодорожные будки с канареечными кругами
подсолнечников и алыми мальвами в палисадниках... Дальше пошел безграничный
простор нагих равнин с курганами и могильниками, нестерпимое сухое солнце, небо,
подобное пыльной туче, потом призраки первых гор на горизонте...

Из Геленджика и Гагр она послала ему по открытке, написала, что еще не знает, где
останется.

Потом мы спустились вдоль берега к югу.

Мы нашли место первобытное, заросшее чинаровыми лесами, цветущими
кустарниками, красным деревом, магнолиями, гранатами, среди которых поднимались
веерные пальмы, чернели кипарисы.

Я просыпался рано и, пока она спала, до чая, который мы пили часов в семь, шел по
холмам в лесные чащи. Горячее солнце было уже сильно, чисто и радостно. В лесах
лазурно светился, расходился и таял душистый туман, за дальними лесистыми вершинами
сияла предвечная белизна снежных гор... Назад я проходил по знойному и пахнущему из
труб горящим кизяком базару нашей деревни там кипела торговля, было тесно от народа,
от верховых лошадей и осликов, - по утрам съезжалось туда на базар множество
разноплеменных горцев, - плавно ходили черкешенки в черных, длинных до земли
одеждах, в красных чувяках, с закутанными во что-то черное головами, с быстрыми
взглядами, мелькавшими порой из этой траурной закутанности.

Потом мы уходили на берег моря, всегда совсем пустой, купались и лежали на солнце
до самого завтрака. После завтрака - все жаренная на шкаре рыба, белое вино, орехи и
фрукты - в знойном сумраке нашей хижины под черепичной крышей тянулись через
сквозные ставни горячие, веселые полосы света.

Когда жар спадал и мы открывали окно, часть моря, видная из него между кипарисов,
стоявших на скате под нами, имела цвет фиалки и лежала так ровно, мирно, что, казалось,
никогда не будет конца этому покою, этой красоте.