Page 2 - Куст сирени

знаю, как свои пять пальцев, и здесь кустов быть не может». Слово за слово, у нас с ним
завязался крупный разговор. А тут еще много наших офицеров было. «Если вы так
утверждаете, говорит, что на этой седловине есть кусты, то извольте завтра же ехать туда со
мной верхом… Я вам докажу, что вы или небрежно работали, или счертили прямо с
трехверстной карты…»
– Но почему же он так уверенно говорит, что там нет кустов?
– Ах, господи, почему? Какие ты, ей-богу, детские вопросы задаешь. Да потому, что он
вот уже двадцать лет местность эту знает лучше, чем свою спальню. Самый безобразнейший
педант, какие только есть на свете, да еще немец вдобавок… Ну и окажется в конце концов,
что я лгу и в препирательство вступаю… Кроме того…
Во все время разговора он вытаскивал из стоявшей перед ним пепельницы горелые
спички и ломал их на мелкие кусочки, а когда замолчал, то с озлоблением швырнул их на пол.
Видно было, что этому сильному человеку хочется заплакать.
Муж и жена долго сидели в тяжелом раздумье, не произнося ни слова. Но вдруг Верочка
энергичным движением вскочила с кресла.
– Слушай, Коля, нам надо сию минуту ехать! Одевайся скорей.
Николай Евграфович весь сморщился, точно от невыносимой физической боли.
– Ах, не говори, Вера, глупостей. Неужели ты думаешь, я поеду оправдываться и
извиняться. Это значит над собой прямо приговор подписать. Не делай, пожалуйста,
глупостей.
– Нет, не глупости, – возразила Вера, топнув ногой. – Никто тебя не заставляет ехать с
извинением… А просто, если там нет таких дурацких кустов, то их надо посадить сейчас же.
– Посадить?.. Кусты?.. – вытаращил глаза Николай Евграфович.
– Да, посадить. Если уж сказал раз неправду, – надо поправлять. Собирайся, дай мне
шляпку… Кофточку… Не здесь ищешь, посмотри в шкапу… Зонтик!
Пока Алмазов, пробовавший было возражать, но невыслушанный, отыскивал шляпку и
кофточку. Вера быстро выдвигала ящики столов и комодов, вытаскивала корзины и
коробочки, раскрывала их и разбрасывала по полу.
– Серьги… Ну, это пустяки… За них ничего не дадут… А вот это кольцо с солитером
дорогое… Надо непременно выкупить… Жаль будет, если пропадет. Браслет… тоже дадут
очень мало. Старинный и погнутый… Где твой серебряный портсигар, Коля?
Через пять минут все драгоценности были уложены в ридикюль. Вера, уже одетая,
последний раз оглядывалась кругом, чтобы удостовериться, не забыто ли что-нибудь дома.
– Едем, – сказала она наконец решительно.
– Но куда же мы поедем? – пробовал протестовать Алмазов. – Сейчас темно станет, а до
моего участка почти десять верст.
– Глупости… Едем!
Раньше всего Алмазовы заехали в ломбард. Видно было, что оценщик так давно привык
к ежедневным зрелищам человеческих несчастий, что они вовсе не трогали его. Он так
методично и долго рассматривал привезенные вещи, что Верочка начинала уже выходить из
себя. Особенно обидел он ее тем, что попробовал кольцо с брильянтом кислотой и, взвесив,
оценил его в три рубля.
– Да ведь это настоящий брильянт, – возмущалась Вера, – он стоит тридцать семь
рублей, и то по случаю.
Оценщик с видом усталого равнодушия закрыл глаза.
– Нам это все равно-с, сударыня. Мы камней вовсе не принимаем, – сказал он, бросая на
чашечку весов следующую вещь, – мы оцениваем только металлы-с.
Зато старинный и погнутый браслет, совершенно неожиданно для Веры, был оценен
очень дорого. В общем, однако, набралось около двадцати трех рублей. Этой суммы было
более чем достаточно.
Когда Алмазовы приехали к садовнику, белая петербургская ночь уже разлилась по небу
и в воздухе синим молоком. Садовник, чех, маленький старичок в золотых очках, только что