Page 11 - Нос

рубашки.
Он решился на другой же день, прежде представления жалобы, писать к штаб-офицерше,
не согласится ли она без бою возвратить ему то, что следует. Письмо было такого содержания:
Милостивая государыня,
Александра Григорьевна!
Не могу понять странного со стороны вашей действия. Будьте уверены, что, поступая
таким образом, ничего вы не выиграете и ничуть не принудите меня жениться на вашей
дочери. Поверьте, что история насчет моего носа мне совершенно известна, равно как то, что в
этом вы есть главные участницы, а не кто другой. Внезапное его отделение с своего места,
побег и маскирование, то под видом одного чиновника, то наконец в собственном виде, есть
больше ничего, кроме следствие волхвований, произведенных вами или теми, которые
упражняются в подобных вам благородных занятиях. Я с своей стороны почитаю долгом вас
предуведомить, если упоминаемый мною нос не будет сегодня же на своем месте, то я
принужден буду прибегнуть к защите и покровительству законов.
Впрочем, с совершенным почтением к вам, имею честь быть
Ваш покорный слуга
Платон Ковалев.

Милостивый государь,
Платон Кузьмич!
Чрезвычайно удивило меня письмо ваше. Я, признаюсь вам по откровенности, никак не
ожидала, а тем более относительно несправедливых укоризн со стороны вашей.
Предуведомляю вас, что я чиновника, о котором упоминаете вы, никогда не принимала у себя
в доме, ни замаскированного, ни в настоящем виде. Бывал у меня, правда, Филипп Иванович
Потанчиков. И хотя он, точно, искал руки моей дочери, будучи сам хорошего, трезвого
поведения и великой учености; но я никогда не подавала ему никакой надежды. Вы
упоминаете еще о носе. Если вы разумеете под сим, что будто бы я хотела оставить вас с
носом, то есть дать вам формальный отказ: то меня удивляет, что вы сами об этом говорите,
тогда как я, сколько вам известно, была совершенно противного мнения, и если вы теперь же
посватаетесь на моей дочери законным образом, я готова сей же час удовлетворить вас, ибо
это составляло всегда предмет моего живейшего желания, в надежде чего остаюсь всегда
готовою к услугам вашим
Александра Подточина.

«Нет», говорил Ковалев, прочитавши письмо. «Она точно не виновата. Не может быть!
Письмо так написано, как не может написать человек, виноватый в преступлении.»
Коллежский асессор был в этом сведущ потому, что был посылан несколько раз на следствие
еще в Кавказской области. «Каким же образом, какими судьбами это приключилось? Только
чорт разберет это!» сказал он наконец, опустив руки.
Между тем слухи об этом необыкновенном происшествии распространились по всей
столице и, как водится, не без особенных прибавлений. Тогда умы всех именно настроены
были к чрезвычайному: недавно только что занимали весь город опыты действия магнетизма.
Притом история о танцующих стульях в Конюшенной улице была еще свежа, и потому нечего
удивляться, что скоро начали говорить, будто нос коллежского асессора Ковалева ровно в 3
часа прогуливается по Невскому проспекту. Любопытных стекалось каждый день множество.
Сказал кто-то, что нос будто бы находился в магазине Юнкера: и возле Юнкера такая
сделалась толпа и давка, что должна была даже полиция вступиться. Один спекулатор
почтенной наружности, с бакенбардами, продававший при входе в театр разные сухие
кондитерские пирожки, нарочно поделал прекрасные деревянные, прочные скамьи, на
которые приглашал любопытных становиться за 80 копеек от каждого посетителя. Один
заслуженный полковник нарочно для этого вышел раньше из дому и с большим трудом
пробрался сквозь толпу; но, к большому негодованию своему, увидел в окне магазина вместо