Page 7 - Нос

чиновник таким же образом, как вы теперь пришли, принес записку, денег по расчету
пришлось 2 р. 73 к., и всё объявление состояло в том, что сбежал пудель черной шерсти.
Кажется, что? бы тут такое? А вышел пасквиль: пудель-то этот был казначей, не помню
какого-то заведения.»
«Да ведь я вам не о пуделе делаю объявление, а о собственном моем носе: стало быть,
почти то же, что о самом себе.»
«Нет, такого объявления я никак не могу поместить.»
«Да когда у меня точно пропал нос!»
«Если пропал, то это дело медика. Говорят, что есть такие люди, которые могут
приставить какой угодно нос.
Но впрочем я замечаю, что вы должны быть человек веселого нрава и любите в обществе
пошутить.»
«Клянусь вам, вот как бог свят! Пожалуй, уж если до того дошло, то я покажу вам.»
«Зачем беспокоиться!» продолжал чиновник, нюхая табак. «Впрочем, если не в
беспокойство», – прибавил он с движением любопытства: «то желательно бы взглянуть.»
Коллежский асессор отнял от лица платок.
– «В самом деле, чрезвычайно странно!» – сказал чиновник: «место совершенно гладкое,
как будто бы только что выпеченный блин. Да, до невероятности ровное!»
«Ну, вы теперь будете спорить? Вы видите сами, что нельзя не напечатать. Я вам буду
особенно благодарен, и очень рад, что этот случай доставил мне удовольствие с вами
познакомиться… » Маиор, как видно из этого, решился на сей раз немного поподличать.
– «Напечатать-то, конечно, дело небольшое», сказал чиновник: – «только я не предвижу
в этом никакой для вас выгоды. Если уже хотите, то отдайте тому, кто имеет искусное перо,
описать как редкое произведение натуры и напечатать эту статейку в "Северной Пчеле" (тут
он понюхал еще раз табаку) для пользы юношества (тут он утер нос), или так, для общего
любопытства.»
Коллежский асессор был совершенно обезнадежен. Он опустил глаза вниз газеты, где
было извещение о спектаклях; уже лицо его было готово улыбнуться, встретив имя актрисы
хорошенькой собою, и рука взялась за карман: есть ли при нем синяя ассигнация, потому что
штаб-офицеры, по мнению Ковалева, должны сидеть в креслах, – но мысль о носе всё
испортила!
Сам чиновник, казалось, был тронут затруднительным положением Ковалева. Желая
сколько-нибудь облегчить его горесть, он почел приличным выразить участие свое в
нескольких словах: «Мне, право, очень прискорбно, что с вами случился такой анекдот. Не
угодно ли вам понюхать табачку? это разбивает головные боли и печальные расположения;
даже в отношении к гемороидам это хорошо.»
Говоря это, чиновник поднес Ковалеву табакерку, довольно ловко подвернув под нее
крышку с портретом какой-то дамы в шляпке.
Этот неумышленный поступок вывел из терпения Ковалева. «Я не понимаю, как вы
находите место шуткам», сказал он с сердцем: «разве вы не видите, что у меня именно нет
того, чем бы я мог понюхать? Чтоб чорт побрал ваш табак! Я теперь не могу смотреть на него,
и не только на скверный ваш березинский, но хоть бы вы поднесли мне самого рапе.»
Сказавши, он вышел, глубоко раздосадованный, из газетной экспедиции и отправился к
частному приставу, чрезвычайному охотнику до сахару. На дому его вся передняя, она же и
столовая, была установлена сахарными головами, которые нанесли к нему из дружбы купцы.
Кухарка в это время скидала с частного пристава казенные ботфорты; шпага и все военные
доспехи уже мирно развесились по углам и грозную трехугольную шляпу уже затрогивал
трехлетний сынок его, и он, после боевой, бранной жизни, готовился вкусить удовольствия
мира.
Ковалев вошел к нему в то время, когда он потянулся, крякнул и сказал: «Эх, славно
засну два часика!» И потому можно было предвидеть, что приход коллежского асессора был
совершенно не во?-время. И не знаю, хотя бы он даже принес ему в то время несколько фунтов