Page 225 - Преступление и наказание

родственницы и в видах первого вспоможения. Всё это видел Андрей Семенович. Затем я вас
проводил до дверей, — всё в том же, с вашей стороны, смущении, — после чего, оставшись
наедине с Андреем Семеновичем и переговорив с ним минут около десяти, Андрей
Семенович вышел, я же снова обратился к столу, с лежавшими на нем деньгами, с целью,
сосчитав их, отложить, как и предполагал я прежде, особо. К удивлению моему, одного
сторублевого билета, в числе прочих, не оказалось. Извольте же рассудить: заподозрить
Андрея Семеновича я уж никак не могу-с; даже предположения стыжусь. Ошибиться в счете
я тоже не мог, потому что, за минуту перед вашим приходом, окончив все счеты, я нашел
итог верным. Согласитесь сами, что припоминая ваше смущение, торопливость уйти и то,
что вы держали руки, некоторое время, на столе; взяв, наконец, в соображение общественное
положение ваше и сопряженные с ним привычки, я, так сказать, с ужасом, и даже против
воли моей, принужден был остановиться на подозрении, — конечно, жестоком, но —
справедливом-с! Прибавлю еще и повторю, что, несмотря на всю мою очевидную
уверенность, понимаю, что все-таки, в теперешнем обвинении моем, присутствует
некоторый для меня риск. Но, как видите, я не оставил втуне; я восстал и скажу вам отчего:
единственно, сударыня, единственно по причине чернейшей неблагодарности вашей! Как? Я
же вас приглашаю в интересах беднейшей родственницы вашей, я же предоставляю вам
посильное подаяние мое в десять рублей, и вы же, тут же, сейчас же платите мне за всё это
подобным поступком! Нет-с, это уж нехорошо-с! Необходим урок-с. Рассудите же; мало
того, как истинный друг ваш, прошу вас (ибо лучше друга не может быть у вас в эту минуту),
опомнитесь! Иначе, буду неумолим! Ну-с, итак?
— Я ничего не брала у вас, — прошептала в ужасе Соня, — вы дали мне десять рублей,
вот возьмите их. — Соня вынула из кармана платок, отыскала узелок, развязала его, вынула
десятирублевую бумажку и протянула руку Лужину.
— А в остальных ста рублях вы так и не признаетесь? — укоризненно и настойчиво
произнес он, не принимая билета.
Соня осмотрелась кругом. Все глядели на нее с такими ужасными, строгими,
насмешливыми, ненавистными лицами. Она взглянула на Раскольникова… тот стоял у
стены, сложив накрест руки, и огненным взглядом смотрел на нее.
— О господи! — вырвалось у Сони.
— Амалия Ивановна, надо будет дать знать в полицию, а потому покорнейше прошу
вас, пошлите покамест за дворником, — тихо и даже ласково проговорил Лужин.
— Гот дер бармгерциге! 64 Я так и зналь, что она вороваль! — всплеснула руками
Амалия Ивановна.
— Вы так и знали? — подхватил Лужин, — стало быть, уже и прежде имели хотя бы
некоторые основания так заключать. Прошу вас, почтеннейшая Амалия Ивановна, запомнить
слова ваши, произнесенные, впрочем, при свидетелях.
Со всех сторон поднялся вдруг громкий говор. Все зашевелились.
— Ка-а-к! — вскрикнула вдруг, опомнившись, Катерина Ивановна и — точно
сорвалась — бросилась к Лужину, — как! Вы ее в покраже обвиняете? Это Соню-то? Ах,
подлецы, подлецы! — И бросившись к Соне, она, как в тисках, обняла ее иссохшими руками.
— Соня! Как ты смела брать от него десять рублей! О, глупая! Подай сюда! Подай
сейчас эти десять рублей — вот!
И, выхватив у Сони бумажку, Катерина Ивановна скомкала ее в руках и бросила
наотмашь прямо в лицо Лужина. Катышек попал в глаз и отскочил на пол. Амалия Ивановна
бросилась поднимать деньги. Петр Петрович рассердился.
— Удержите эту сумасшедшую! — закричал он.
В дверях, в эту минуту, рядом с Лебезятниковым показалось и еще несколько лиц,
между которыми выглядывали и обе приезжие дамы.

64 Боже милосердный! (нем. Gott der Barmherzige) — Ред.