Page 45 - Рассказы

– Ка… кой ддар?
– Господи! Да пение же! Ведь вы хитрец! Думаете, если около вас висит форменная
фуражка, так уж никто и не догадается, что вы знаменитый баритон, пожинавший такие
лавры в столицах?..
– Вы ошиблись, – насильственно улыбнулся Четвероруков. – Я чиновник
Четвероруков, а это моя жена Симочка…
– Кардинал! – воскликнул незнакомец, переведя дуло револьвера на чиновника. – Как
ты думаешь, кто он: чиновник или знаменитый баритон?
Сандомирский злорадно взглянул на Четверорукова и, пожав плечами, сказал:
– Наверное, баритон!
– Видите! Устами кардиналов глаголет истина. Спойте что-нибудь, маэстро! Я вас
умоляю.
– Я не умею! – беспомощно пролепетал Четвероруков. – Уверяю вас, у меня голос
противный, скрипучий!
– Ах-хах-ха! – засмеялся незнакомец. – Скромность истинного таланта! Прошу вас –
пойте!
– Уверяю вас…
– Пойте! Пойте, черт возьми!!!
Четвероруков конфузливо взглянул на нахмуренное лицо жены и, спрятав руки в
карманы, робко и фальшиво запел:

По синим волнам океана,
Лишь звезды блеснут в небесах…

Подперев голову рукой, незнакомец внимательно, с интересом слушал пение. Время от
времени он подщелкивал пальцами и подпевал.
– Хорошо поете! Тысяч шесть получаете? Наверное, больше! Знаете, что там ни говори,
а музыка смягчает нравы. Не правда ли, кардинал?
– Еще как! – нерешительно сказал Сандомирский.
– Вот видите, господа! Едва вы перестали притворяться, стали сами собою, как
настроение ваше улучшилось и скуки как не бывало. Ведь вы не скучаете?
– Какая тут скука! – вздохнул представитель фирмы Эванс и Крумбель. – Сплошное
веселье.
– Я очень рад. Я замечаю, сударыня, что и ваше личико изменило свое выражение.
Самое ужасное в жизни, господа, это фальшь, притворство. И если смело, энергично за это
взяться – все фальшивое и притворное рассеется. Ведь вы раньше считали, вероятно, этого
господина коммивояжером, а вашего мужа чиновником. Считали, может быть, всю жизнь…
А я в два приема снял с них личину. Один оказался кардиналом, другой – баритоном. Не
правда ли, кардинал?
– Вы говорите, как какая-нибудь книга, – печально сказал Сандомирский.
– И самое ужасное, что ложь – во всем. Она окружает нас с пеленок, сопровождает на
каждом шагу, мы ею дышим, носим ее на своем лице, на теле. Вот, сударыня, вы одеты в
светлое платье, корсет и ботинки с высокими каблуками. Я ненавижу все лживое,
обманчивое. Сударыня! Осмелюсь почтительнейше попросить вас – снимите платье! Оно
скрывает прекраснейшее, что есть в природе – тело!
Странный пассажир галантно направил револьвер на мужа Симочки и, глядя на нее в
упор, мягко продолжал:
– Будьте добры раздеться… Ведь ваш супруг ничего не будет иметь против этого?..
Супруг Симочки взглянул потускневшими глазами на дуло револьвера и, стуча зубами,
отвечал:
– Я… нич… чего… Я сам любблю красоту. Немножко раздеться можно, хе… хе…
Глаза Симочки метали молнии. Она с отвращением посмотрела на бледного