Page 43 - Мещане

они такие, – забыла! И если я от всех этих премудростей не стану лысой, так буду умной! А
самое интересное и премудрое во всей философии вот что: зачем вы, Терентий Хрисанфович,
говорите мне о философии?
Тетерев. Потому, во-первых, что смотреть мне на вас очень приятно…
Елена. Спасибо! Во-вторых, наверное неинтересно…
Тетерев. Во-вторых, потому, что, только философствуя, человек не лжет, ибо,
философствуя, он просто – выдумывает…
Елена. Ничего не поняла! Да, Таня, как ты себя чувствуешь? (Не дожидаясь ответа.)
Петр… Васильевич! Вы чем недовольны?
Петр. Собой.
Нил. И всем остальным?
Елена. Знаете, – мне ужасно хочется петь! Как жаль, что сегодня суббота и всенощная
еще не отошла… (Входят старики.) А! вот идут богомольцы! Здравствуйте!
Бессемёнов (сухо). Наше вам почтение…
Акулина Ивановна (тоже недовольно). Здравствуйте, матушка! Только мы вас уж
видели сегодня.
Елена. Ах, да! Я позабыла… Ну, что же… в церкви… жарко было?
Бессемёнов. Мы не затем туда ходили, чтобы климат измерять…
Елена (смущаясь). О, разумеется… я хотела спросить не о том… я хотела спросить…
много было народа?
Акулина Ивановна. Не считали мы, матушка…
Поля (Бессеменову). Чай пить – будете?
Бессемёнов. Сначала поужинаем… Мать, ты поди-ка, приготовь там. (Акулина
Ивановна уходит, шмыгая носом. Все молчат. Татьяна встает и переходит к столу,
поддерживаемая Еленой. Нил садится на место Татьяны. Петр шагает по комнате. Тетерев,
сидя около пианино, следит за всеми, улыбаясь. Поля – у самовара. Бессемёнов сидит в углу,
на сундуке.) Какой народ стал – вор, даже удивительно! Давеча, как шел я с матерью в
церковь, – дощечку положил у ворот, через грязь, чтобы пройти. Назад идем, а дощечки уж
нету… стащил какой-то жулик. Большой разврат пошел в жизни… (Пауза.) В старину
жуликов меньше было… всё больше разбойничали люди, потому – крупнее душой были
все… стыдились из-за пустяков совесть тревожить… (На улице, за окном, раздается пение и
звуки гармоники.) Ишь… поют. Суббота, а они поют… (Пение приближается, поют в два
голоса.) Наверное – мастеровые. Чай, пошабашили, сходили в кабак, пропили заработок и
дерут глотку… (Пение под окнами. Нил, прислонив лицо к стеклу, смотрит на улицу.)
Поживут эдак-то год… много – два, и – готовы! Золоторотцами будут… жуликами…
Нил. Кажется, это Перчихин…
Акулина Ивановна (из двери). Отец, иди ужинать…
Бессемёнов (вставая). Перчихин… тоже вот… бесполезной жизни человек… (Уходит.)
Елена (проводив его взглядом). А у меня… удобнее чай пить…
Нил. Вы очень остроумно разговаривали со стариками.
Елена. Я… он меня смущает… Он не любит меня… и мне это как-то… неприятно…
даже обидно! За что меня не любить?
Петр. Он, в сущности, добрый старик… но у него большое самолюбие…
Нил. И он немножко жаден… немножко зол.
Поля. Ш-ш! Зачем говорить так о человеке за глаза? Нехорошо!
Нил. Нет, быть жадным нехорошо…
Татьяна (сухо). Я предлагаю оставить… этот предмет без обсуждения… Отец может
каждую минуту войти… Последние три дня он… не ругался… старается со всеми быть
ласковым…
Петр. И это ему стоит не дешево…
Татьяна. Надо ценить это… Он стар… он не виноват в том, что родился раньше нас… и
думает не так, как мы… (Раздражаясь.) Сколько жестокости в людях! Как все мы грубы,