Page 1 - Солнечный удар

Иван Бунин
Солнечный удар

После обеда вышли из ярко и горячо освещенной столовой на палубу и остановились у
поручней. Она закрыла глаза, ладонью наружу приложила руку к щеке, засмеялась простым,
прелестным смехом, – все было прелестно в этой маленькой женщине, – и сказала:
– Я совсем пьяна… Вообще я совсем с ума сошла. Откуда вы взялись? Три часа тому
назад я даже не подозревала о вашем существовании. Я даже не знаю, где вы сели. В
Самаре? Но все равно, вы милый. Это у меня голова кружится, или мы куда-то
поворачиваем?
Впереди была темнота и огни. Из темноты бил в лицо сильный, мягкий ветер, а огни
неслись куда-то в сторону: пароход с волжским щегольством круто описывал широкую дугу,
подбегая к небольшой пристани.
Поручик взял ее руку, поднес к губам. Рука, маленькая и сильная, пахла загаром. И
блаженно и страшно замерло сердце при мысли, как, вероятно, крепка и смугла она вся под
этим легким холстинковым платьем после целого месяца лежанья под южным солнцем, на
горячем морском песке (она сказала, что едет из Анапы).
Поручик пробормотал:
– Сойдем…
– Куда? – спросила она удивленно.
– На этой пристани.
– Зачем?
Он промолчал. Она опять приложила тыл руки к горячей щеке.
– Сумасшедший…
– Сойдем, – повторил он тупо. – Умоляю вас…
– Ах, да делайте, как хотите, – сказала она, отворачиваясь.
Разбежавшийся пароход с мягким стуком ударился в тускло освещенную пристань, и
они чуть не упала друг на друга. Над головами пролетел конец каната, потом понесло назад,
и с шумом закипела вода, загремели сходни… Поручик кинулся за вещами.
Через минуту они прошли сонную конторку, вышли на глубокий, по ступицу, песок и
молча сели в запыленную извозчичью пролетку. Отлогий подъем в гору, среди редких
кривых фонарей, по мягкой от пыли дороге, показался бесконечным. Но вот поднялись,
выехали и затрещали по мостовой, вот какая-то площадь, присутственные места, каланча,
тепло и запахи ночного летнего уездного города… Извозчик остановился возле освещенного
подъезда, за раскрытыми дверями которого круто поднималась старая деревянная лестница,
старый, небритый лакей в розовой косоворотке и в сюртуке недовольно взял вещи и пошел
на своих растоптанных ногах вперед. Вошли в большой, но страшно душный, горячо
накаленный за день солнцем номер с белыми опущенными занавесками на окнах и двумя
необожженными свечами на подзеркальнике, – и как только вошли и лакей затворил дверь,
поручик так порывисто кинулся к ней и оба так исступленно задохнулись в поцелуе, что
много лет вспоминали потом эту минуту: никогда ничего подобного не испытал за всю
жизнь ни тот, ни другой.
В десять часов утра, солнечного, жаркого, счастливого, со звоном церквей, с базаром на
площади перед гостиницей, с запахом сена, дегтя и опять всего того сложного и пахучего,
чем пахнет русский уездный город, она, эта маленькая безыменная женщина, так и не
сказавшая своего имени, шутя называвшая себя прекрасной незнакомкой, уехала. Спали
мало, но утром, выйдя из-за ширмы возле кровати, в пять минут умывшись и одевшись, она
была свежа, как в семнадцать лет. Смущена ли была она? Нет, очень немного. По-прежнему
была проста, весела и – уже рассудительна.
– Нет, нет, милый, – сказала она в ответ на его просьбу ехать дальше вместе, – нет, вы
должны остаться до следующего парохода. Если поедем вместе, все будет испорчено. Мне
это будет очень неприятно. Даю вам честное слово, что я совсем не то, что вы могли обо мне