Page 378 - Избранное

— Слабая тара! Не пойдет. Сымай обратно. Который в очках, услышав эти слова,
совершенно упадает духом. А перед тем как упасть духом, до того набрасывается на
весовщика, что дело почти доходит до зубочистки.
Который в очках кричит:
— Да что ты, собака, со мной делаешь! Я, говорит, не свои ящики отправляю. Я,
говорит, отправляю государственные ящики. Куда я теперь с ящиками сунусь? Где я найду
подводу? Откуда я возьму сто рублей, чтобы везти назад? Отвечай, собака, или я из тебя
котлетку сделаю!
Весовщик говорит:
— А я почему знаю?
И при этом делает рукой в сторону.
Тот, по близорукости своего зрения и по причине запотевших стекол, принимает этот
жест за что-то другое. Он всхлипывает, чего-то вспоминает, давно позабытое, роется в своих
карманах и выгребает оттуда рублей восемь денег, все рублями, и хочет их подать
весовщику.
Тогда весовщик багровеет от этого зрелища денег.
Он кричит:
— Это как понимать? Не хочешь ли ты мне, очкастая кобыла, взятку дать?"
Который в очках сразу, конечно, понимает весь позор и ужас своего положения.
Он говорит:
— Нет, я вынул деньги просто так. Я хотел, чтобы вы их подержали, пока я сыму
ящики с весов.
Он совершенно теряется, несет сущий вздор, принимается извиняться и даже, видать,
согласен, чтобы его ударили по морде, только чтоб не что-нибудь другое.
Весовщик говорит:
— Стыдно! Здесь взяток не берут. Сымайте свои шесть ящиков с весов они мне
буквально холодят душу. Но, поскольку это государственные ящики, обратитесь вот до того
рабочего: он вам укрепит слабую тару. А что касается денег, то благодарите судьбу, что у
меня мало времени возжаться с вами.
Тем не менее он зовет еще одного служащего и говорит ему голосом человека, только
что перенесшего оскорбление:
— Знаете, сейчас мне хотели взятку дать. Понимаете, какой абсурд! Я жалею, что
поторопился и для виду не взял деньги, а то теперь трудно доказать.
Другой служащий отвечает:
— Да, это жалко. Надо было развернуть историю. Пущай не могут думать, что у нас
по-прежнему рыльце в пуху. Который в очках, совершенно сопревший, возится со своими
ящиками. Их ему укрепляют, приводят в христианский вид и снова волокут на весы.
Тогда мне начинает казаться, что у меня тоже слабая тара.
И, покуда до меня не дошла очередь, я подхожу к рабочему и прошу его на всякий
случай укрепить мою сомнительную тару.
Он спрашивает с меня восемь рублей.
Я говорю:
— Что вы, говорю, обалдели! Восемь рублей брать на три гвоздя?!
Он мне говорит интимным голосом:
— Это верно, я бы вам и за трояк сделал, но, говорит, войдите в мое пиковое
положение: мне же надо делиться вот с этим крокодилом.
Тут я начинаю понимать всю механику.
— Стало быть, — говорю я, — вы делитесь с весовщиком?
Тут он несколько смущается, что проговорился, несет разный вздор и небылицы,
бормочет о мелком жалованьишке, о дороговизне, делает мне крупную скидку и приступает
к работе.
Вот приходит моя очередь.